Виктор Бурцев - Гималайский зигзаг

Бута Малика передернуло. Все ясно — садху, странствующий шиваит! Неужто другой дороги не мог найти? И пригласить грех и прогнать нельзя. Мало ли… Вон каков герой, голым по морозу бродит!

Пастух от знающих людей слыхивал, что некоторые аскеты учатся преодолевать холод — и небезуспешно. Мало того! Поговаривали, что аскета в промозглую погоду специально оборачивали в мокрое одеяло, а когда приходили через некоторое время, одеяло оказывалось сухим — подвижник высушивал его жаром собственного тела.

…Спаси Аллах! Не от Иблиса ли такие чудеса?

Вот и этот, видать, из таковских. Вон глаза горят, что твои угли. Ох, угли!..

— Мир тебе, путник, — поприветствовал гостя Бута.

— И к тебе да будет милостив Шива, — поклонился в ответ садху.

Бута чуть было не поморщился при звуке этого имени, но все-таки сдержался. Гость! Гость послан Аллахом!..

— Присаживайся, отец. Погрейся, отдохни с дороги. Вижу, долог был твой путь.

Аскет поблагодарил Малика легким кивком головы, словно он был всесильным раджей, а не нищим бродягой. Сел, протянул руки к гаснущему огню. Внезапно пламя вспыхнуло, словно от ладоней старика прямо на угли посыпалась угольная крошка. Пастух завороженно уставился на костерок, с трудом сглотнул.

…Знаем, знаем от кого эти чудеса!

— Извини, отец, но угостить тебя нечем. Завтра возвращаюсь в деревню, так что харчи все вышли. Горько у меня на душе…

— Ничего, сын мой, — аскет внезапно улыбнулся, — я не голоден.

«Сын мой!» — возмутилась правоверная душа Бута Малика. — Какой я тебе сын, язычник зловредный?»

Однако же вслух ничего не сказал. Гость!

Тем временем старик из откуда-то взявшейся котомки извлек две черствые лепешки, небольшой кусок сыра, коробочку с чаем и кулечек ячменной муки.

— Вода у тебя найдется, пастух?

— Да вон ее сколько кругом. — Бута ткнул пальцем в кучи снега, покрытые следами овечьих копыт.

— Так чего же ты сидишь? — удивился гость. — Давай чай готовить.

Чай получился отличным — наваристым, ароматным. Хорошо было бы в него кинуть еще и кусочек масла, как и положено, но масла у аскета не оказалось — не ел он масла. И даже от сыра отказался, отдав весь кусок пастуху.

«И правда, отец родной», — рассудил умиротворенный Бута Малик, поражаясь такой щедрости. Хорошо! Вон и овцы совсем успокоились, видать, признали старика за своего. Вроде как за пастыря овечьего.

И — понесло пастуха! Сам того не желая, раскрыл он перед странствующим аскетом душу, выложил все про скудное свое житье-бытье. Рассказал и о разумном Мусе, и о заветном желании сделать сына богатым и ученым человеком и, конечно, о мешке угля…

Старец слушал да кивал, со всем соглашаясь и сочувствуя. Добрая душа у язычника, даром что Шиве своему многорукому поклоны бьет! Когда же пастух, совсем разоткровенничавшись да язык развязав, поведал страннику о своих мыслях богохульных, тряхнул садху волосами седыми, блеснул глазами-угольями.

— Боги милостивы, сын мой! Надейся и терпи.

— Сказано в Коране: «Терпи терпением хорошим», — привычно отозвался Бута.

Аскет поморщился.

— Ты же индиец, сын мой. Так чего ж цитируешь Коран, а не святые Веды?

Почесал пастух в затылке.

— Отец и дед мусульманами были. Да тут у нас все мусульмане.

— Вот то-то и оно, — помрачнел садху. — Забыли веру предков, поддались соблазну чужеземному. Не стало древнего благочестия! Отчего же сетуешь, сын мой, что беден и несчастен? И ты и забывшие веру предков земляки твои? Отвернулись боги от этих мест, не глядят, вас не слышат…

Взгрустнулось Буте от таких речей, ибо почуял он, что правду изрек старик. Пригорюнился он, сгорбился, стал все свои беды вспоминать — да и не заметил, как его сморил сон.

…Вроде бы только смежил веки, а уже и утро. Ветер приутих, солнце ласково улыбалось из-за нечастых туч. На душе было тихо и спокойно. Встал Бута, прикрикнул на овец, волю почуявших. Пора и домой.

Старик тоже дремал у тлеющего, прогоревшего костерка. Удивился пастух, ибо решил уже, что приснился ему гость. Надо же, и вправду все было!

— Эй, отец, утро проспишь! — позвал он.

— Не сплю я, сын мой. Думаю, — отозвался садху.

«Да уж вижу, что не спишь, — хмыкнул Малик. — Вон храпом совсем распугал скотину! Вылитый барс снежный!»

— Пора мне, отец. Будем прощаться.

Встал садху. Совершил приветственный жест «намастэ».

— Спасибо тебе, пастух. За тепло, за компанию, за беседу. Надо бы одарить тебя, да ничего у меня нет… Кроме вот этого мешка угля.