Артур Аршакуни - Память воды. Апокриф гибридной эпохи. Книга вторая

Славно. Так вот, я говорил тебе о виллах римской знати. Одна из них принадлежала некоему Лицинию Гедону. Не сомневаюсь, что фракийский варвар, перед которым я блещу красноречием, даже его имени не слышал, хоть этот Лициний Гедон и был трибуном и септемвиром 13 13 Септемвир (лат.) – букв. «один из семи», член коллегии семи жрецов, занимающихся отправлением религиозных обрядов. . Но речь не о нем, хотя он был порядочным мошенником, а о его сыне по имени Марк. Он почему-то, представляешь, Тит, почему-то считал, что вся Кампанья принадлежит ему, и жители должны падать на колени при его появлении. А я почему-то, представляешь, Тит, почему-то считал себя выше этого надутого индюка. И если раньше мне это удавалось, потому что за моей спиной стояло золото моего папаши, то теперь, когда я оказался лишен наследства, все изменилось. У меня была толпа прихлебателей, и как-то незаметно все они куда-то исчезли, я остался один, слыша за спиной только злословие и ядовитые усмешки. Прозвище «ученая парфянская обезьяна» было не самым сильным из того, что до меня доносилось. Ну что ж, ученая обезьяна взялась учить обидчиков по-своему, тем более, что среди моих учителей был и ветеран-легионер, дававший мне уроки верховой езды, владения мечом и кулаком. Обидчики утихли, но стало ли их меньше, гладиатор? Можешь не отвечать. Одно скажу: Рим погубят не герои-безумцы или коварные злодеи, а обыватели.

Эк куда меня занесло. Будешь подливать вовремя, тогда тебе посчастливиться услышать Пантеру-философа, слово Гая!

С Марком мне пришлось столкнуться, но не в драке. Что ж, это – единственное светлое пятно во всей моей запутанной истории. Так что послушай хвастливого Пантеру. Весной у нас устраивались ежегодные турниры для молодежи. Марк принял участие в кулачных боях и вышел победителем. Он начал задирать всех и вызывать на бой, но с ним никто не хотел связываться – отчасти из-за его влиятельного папаши, отчасти из-за того, что Марк действительно был хорошим бойцом. Меня он тоже начал задирать. Я молчал, Тит, поверь, потому что уличные драки – это одно, а кулачный бой – совсем другое, но слова «безродный ублюдок» все-таки заставили меня выйти на площадку, огороженную веревками. А, старый гладиатор заерзал! Тогда, чтобы тебе стало еще интереснее, я скажу, что этот Марк был на три года старше меня, а шестнадцать лет и девятнадцать – это совсем не то, что сорок и сорок три.

Как проходил бой? Да никак, Тит, потому что боя не было. Было избиение. Марк бил меня, как хозяин бьет упрямого мула. Я тебе и не скажу, сколько раз я оказывался на земле, потому что не помню этого. Но всякий раз я поднимался, глядя ему в глаза. Он был на голову выше меня, Тит, и руки его были длиннее моих, он просто не подпускал меня к себе, а одним ударом валил с ног. Но я опять поднимался и снова не отводил от него глаз. Сначала это забавляло его, потом стало удивлять, потом – да, друг мой, – потом встревожило. Я понял это по его глазам, когда, шатаясь и утирая кровь, поднялся после очередного удара. А потом он устал. Я пошел на него, а он опустил руки. И я его ударил. Он упал и не поднялся. Я пошел из круга, ослепший от крови, заливающей глаза, и ушел один, прочь от толпы. А вечером прибежала взволнованная Амеллина и принесла весть о том, что Марк, перенесенный в дом, умер, не приходя в сознание. Безутешный отец, трибун и септемвир Лициний Гедон вот-вот объявит о поимке убийцы его сына, если уже не объявил. Амеллина заклинала меня бежать. И я бежал. Но знаешь, что сделал этот безродный ублюдок и убийца напоследок? Я спросил ее о пророчестве сивиллы. И она, снова побледнев и заплакав, открыла мне тайну, которую хранила десять лет. Но по мне, эта тайна не тянет ни на десять лет молчания, ни на то, чтобы называться тайной. Мать, хмурясь в усилиях воспоминаний, сказала, что потеряю все и обрету весь мир, обожгу душу и обниму Бога. Каково? Кстати, ты случайно не какой-нибудь фракийский божок, Тит? А то я готов заключать тебя в свои объятья. Ладно, ладно, простая ты душа. Уж коли поднялся, наполни чаши. О Вакх, судя по звуку, этот кувшин скоро совсем опустеет. Что ж, моя история тоже подходит к концу.

Я ушел в горы.

Аспазия тем временем пилила и пилила Лупина и добилась-таки того, что он уже слышать не мог имени Амеллины. Что ж, я его понимаю. Молодая, красивая, знатная римлянка – и потерявшая красу парфянка из рабынь, без роду и племени, с двумя малолетками и одичавшим старшим сыном, которому одна дорога на галеры? И Аспазию я понимаю – женщина всегда думает в первую очередь о счастье своем и своих детей. И Амеллину я понимаю – не знаю, что там мне досталось от папаши, но гордость – от нее. Я всех понимаю, Тит! Не понимаю только…