Артур Аршакуни - Память воды. Апокриф гибридной эпохи. Книга вторая

– Не гневайтесь на нас, добрый господин, я пришел сам сказать об этом, потому что чту законы и порядок.

– Кто убит? Солдат, иммун?

– Не могу сказать, начальник, я совсем в этом не разбираюсь.

– Как он выглядел?

– Руки, ноги длинные, сам весь такой долговязый…

– В чем хоть он был? – спросил Пантера. – Щит, шлем?

Старик посмотрел на Пантеру.

– Шлем. Такой же, как на тебе.

Луций Нигр кивнул и посмотрел на Пантеру.

– Это Бибул, – сказал он.

Раздался гул изумленных голосов.

– Пантера.

– Гадание.

– Нет, он воткнул топор в его ложе.

– Добрый господин, – снова проблеял Ал Аафей, – что нам делать?

– Тит, Максим! – скомандовал Луций Нигр. – Надо сходить в Назиру за телом. Старик покажет вам дорогу.

– Пошли! – Тит положил на сухое плечо Ал Аафея свою лапищу.

Солдаты, обсуждая новости, расходились по своим делам. Пантера прошел вал, потянулся к палатке.

Убит? Опять иудеи поднимают голову?

Он прошел несколько шагов и остановился.

Пантера остановился. Развернулся и побежал обратно. Старик иудей медленно ковылял по дороге в сопровождении двух рослых легионеров.

– Эй, обрезанный! Постой.

Он подошел к Ал Аафею и отвел его в сторону.

– Где, ты говоришь, это произошло?

– В Назире, господин.

– Так, так… Все равно не запомню. А кто обнаружил убитого?

– Господин, я же говорил. Женщины у родника.

– Какие женщины? Кто они?

– Жена моя, Фамарь, с подругой своей, Рут.

– Так, так… И имена под стать. И других подруг не было?

– Обычно они ходят по воду втроем с Мириам, а в этот раз ее не было.

– Мириам, – медленно произнес Пантера, пробуя имя на язык.

А потом еще раз:

– Мириам.

– Да, жена соседа нашего, старого Иошаата, савеянка.

Пантера тоскливо сощурился, словно от уксуса или от внезапно разболевшегося зуба.

– А кто такой этот старый, как ты сказал?

– Иошаат? Древодел наш.

– Древодел, говоришь? – Пантера помолчал немного. – Значит, Мириам с ними не было?

– Нет, господин. Видать, хворает.

– Ладно. Иди.

И снова:

– Мириам.

Неторопливо совершалась утренняя трапеза в доме старого Иошаата, когда за воротами послышались голоса, крики людей. Иошаат недовольно заворчал, торопливо жуя беззубыми деснами. Суламитт вышла узнать, в чем дело. Спустя минуту она прибежала, красная от волнения.

– Отец, солдаты, убийство!

– Что? Что случилось на этот раз?

– Римлянин! Убитый солдат!

Суламитт сбивчиво рассказала, как был обнаружен убитый римлянин, что Ал Аафей привел двух солдат, которые сейчас забрали убитого, что весь город взволнован.

– Беда, – покачал головой Иошаат.

Осий поднялся с места.

– Садись, сын мой, – Иошаат постучал для убедительности в пол суковатой палкой. – Беду лучше всего пересидеть дома.

– Овцы, отец, – извиняющимся тоном сказал Осий.

– Дождись, пока уйдут солдаты. Придет Ал Аафей, все расскажет… Или ты думаешь, что ему не дороги его овцы? – Иошаат засмеялся, довольный.

Ииссах во время всего разговора опять не сводил глаз с Мириам. Она ела, как ни в чем не бывало. Потом, вздрогнув, поймала пристальный взгляд Ииссаха, выпрямилась и отложила хлеб в сторону, спокойно и грустно глядя ему прямо в глаза.

Ииссах замер, дрожа. Потом, не выдержав, вскочил, опрокинув чаши на столе.

– Что такое, Ииссах! – Иошаат воздел к небу дрожащие руки. – Куда?

Но Ииссах был уже за воротами.

Степенный, преисполненный чувства собственного достоинства ворон, сидя на горизонтально протянутой ветви исполинской сосны, водит выпуклым блестящим глазом в одну сторону, потом, склонив голову, в другую и потом, переступив цепкими лапами вбок, важно пускается в полет, черным крестом перечеркнув головокружительную зеленую бездну, напоенную разогретой солнцем хвоей. Он летит среди расступающихся перед ним деревьев и кустов, спокойно, молча, почти не шевеля крыльями, вбирая самыми кончиками растопыренных маховых перьев вибрации окружающего мира и являясь такой же естественной и неотъемлемой его частью.

Постепенно лес редеет, сменяясь кустарником, сбегающим с горы в долину, где раскинуты возделанные поля и работающие на них люди. Ворон продолжает полет; поля эти, как и лес, знакомы ему с детства, а люди – люди не способны обидеть его.

За полями тусклой цепочкой убегает вдаль речка, с золотистыми блестками песчаных берегов и прихотливой оправой камышовых зарослей. Ворон ловит восходящий поток от нагретого солнцем берега и взмывает крутой дугой, летя на боку, левым крылом к воде, а правым поглаживая солнечный диск. И на вершине дуги, когда ворон должен был величественно перевалиться с крыла на крыло и начать плавный планирующий спуск на другой берег, его полет внезапно нарушается. Вместо этого он делает несколько сильных взмахов и разворачивается обратно, к уходящему в синеву гор хвойному лесу.