Игорь Олен - Войны инков. Incas

Стукнули бубны… Вскоре близ хижин сталась орава голых индейцев, зверогловых, каждый при факеле. Вёл их старец в вычурной мантии, связанной из кишевших жаб, и в большой жабьей маске; это был вождь. С подскоками племя начало буйствовать у шеста с Уху-Уху. Вождь скакал за грудастой дикаркой в шлеме москита. Бубны стучали, темп убыстрялся. Пляски сменились яростным воплем; старец накинулся на «Москита», чтобы поить его дынной водкой. Прочие тоже пили и пели:

Пока одурманенного «Москита» жарили, вождь, камлая, приплясывал да мотал своей мантией, так что жабы с неё срывались.

Съев человечину, дикари подытожили, что и впредь будут кушать «мошек-москитов, слизней-улиток за Уху-Уху», «лишь бы пил ливни!», и, ковыряя в зубах, вразвалочку, скрылись в хижинах. Из двоих задержавшихся возле съеденной, у костей то бишь, он снял шлем муравьеда, спутница – мармозетки-игрýнки; и под луной потекла беседа.

– Ты, с твоей нежной бархатной плотью, можешь быть мне женою? – тихо спросил он и прикоснулся к груди её.

– Муравьед Жапорé! – И она подала ему, сняв с себя, травяной поясок с сучками.

Он считал: – Пять по пять… Двое были с тобой; всё? Этого мало! Значит, не можешь быть мне женою.

Дева журчала (сладок был голос): – Очень люблю тебя! В нашем маленьком племени пять по пять взрослых воинов. Я нашла в чаще пришлых, их было трое. Двух не хватает, чтобы тебе стать мужем, мне стать женой твоей. Ты прекрасный живой муравьед, ох-илльи!

Он ей советовал: – Ты, прекрасная дева-женщина, ляг иди с Урурá. Давай! Недостанет сучка всего! Старики-муравьеды, может, смирятся и нас поженят.

– Ох, Урурá не дорос ещё… – Она тронула плоть его. – Твоя крепкая плоть прекрасна!

– Ты к суарá иди, к злому племени, за сучками.

– Ох, я боюсь, боюсь! Суарá моей кровью жажду свою утолив, съедят меня.

– Дева-женщина, мной не взятая и со мной не пылавшая! – ворошил он угли костра. – Иди давай за сучками! Или не хочешь быть мне женою?

– Очень хочу!

Со вздохами он влез в хижину, а она, опоясавшись, оттого что не замужем, влезла следом… Утрело; и она воскликнула:

– Урурá был со мною – маленький муравьед! Повешу на пояс ещё сучок!

Скрипнул голос вождя: – Молодушка, не хватает сучка всего, дабы стать женой Жапорé. Добавь сучок! Ибо так будет правильно. Ибо так я велю тебе – вождь чад Матери-Маморé. Молодушка, ты иди к суарá. Иди!

Распущенность пышным цветом цвела в стране Мусу-Мýсу, в коей невесты « были дурными, сколько желают; порченным отдавалось в замужестве первенство, – так, как будто быть хуже мнилось там честью и добродетелью ».

Много лун низвергалась вода с небес, и над вздувшейся Маморé-рекой вяло ползал туман. Все кашляли и чихали. От Уху-Уху (или, научно, bufo marinus), пойманной жабы, не поспевавшей глотать дожди, отгоняли всю живность, чтоб поглощала только лишь влагу.

Милая Жапорé, – с сучками на пояске её, – к суарá не пошла: те прибыли сами, с женщинами, с детьми, с имуществом. Мýсу, им уступавшие по количеству воинов, разыграли сердечность гостеприимства. Двигая щепками по углам верхних губ, пришедшие хмуро вторили, указуя на чащи: «Инкапаруна!» Мýсу, пронзавшие уши жабьими лапками, потрясали дубинками, притворяясь, что поняли. Спины тех и других сёк ливень. Вождь суарá взял лидера мýсу зá руку и направил к носилкам, где средь иных голов выделялась особая: стриженая, ушастая. Мухи роем взлетели; в мёртвом глазу фантомами стыли горы, пёстрые толпы, каменные чертоги… Старый вождь мýсу вскрикнул от страха.

– Инкапаруна, – вёл суарá, – оттуда, где на хребтах спит солнце в шкурах из снега. Инкапаруна нам говорили: плохо живёте, мы вас научим, как жить не плохо. И нас учили. Мы не хотели. Инкапаруна нас убивали, вас убьют.

– Уху-Уху ест мошек, – скрипнул вождь-Жаба. – Мошки – врагов едят. Мýсу что, слабей мошек? Нет, мы сильней.

– Запомните, что взойдёт солнце раз, взойдёт солнце два – придут к вам инкапаруна, – вёл суарá. – Придя к вам, будут учить вас, как жить не плохо.

– Ох! – прокричала милая Жапорé из чащи. – Здесь суарá со мной! Есть последний сучок. Смотрите! Мне можно замуж!