Игорь Олен - Войны инков. Incas

Тут как тут юркий Мáйпас, прыткий курака: – Кáвас звать!

– Надо парня исправить, – молвит Римаче. – Парня накажем.

И полегчало. Близ – древоухие со щитами и пиками. Хорошо. Славно. Благостно!.. Тяжко править, однако: туп народ, порывается к прежней варварской жизни… Градоначальник хекает:

– Чача, слушайте. Было некогда, Солнце с запада на восток ходил. Воробьи жили в глиняных хижинах. Он велел им селиться в хижинах каменных. Воробьи же противились. Налетели вдруг тучи, дождь лил, лил, лил. Глина стаяла. Воробьи мокли, плакали… Почему же не слушали добрых мудрых начальников?

Скалят зубы вожди, не смысля, что, как те самые воробьи тупые, гневают пастыря папамáркаских чача. Он для них – что Сын Солнца для всех вокруг. Он им царь почти, этим чача, и благодетель… Хекнул Римаче. Позже, на площади над покрывшими склон лачугами, объявил: – Всем ужинать – и сюда всем. Будем бить Кáваса и вникать, зачем. Будем также учить язык руна-си́ми.

Рубленной в скалах лестницей, власть имущие взобрались вверх в крепость. Чача, сдав такли – палки-копалки – в такля-хранилище (« ведь у подданных инков не было собственности »), рассеялись.

Кáвас, тот сухопарый чача со шрамом, что пел задиристые куплеты, шёл и задумчиво скрёб в затылке. Спутники спрашивали:

– Сказали, мы будем бить тебя. А за что?

– Смотрите: шрам мой от инков, я не смирялся, с ними боролся… Быть бы мне пумой, чтоб убежать в леса, чтоб умчаться в долины, в дальние страны, где инков нет!.. Накажут меня за песню. Пел я, что чача – гордый народ, могучий. Или не гордый?

– Гордый, да! – восклицали попутчики и на миг распрямлялись. – Гордый, могучий!

– Надо прогнать кусканцев.

Все замолчали, глядя под ноги.

– Клубень Великий так приказал, – вёл Кáвас. – Он обнаружился.

Взоры вскинулись.

– Бились, помните? Клубень сгинул, Мáйпас сказал нам: боги нас бросили, нужно сдаться. Мы, испугавшись, инкам сдались, признали их. Ночью Сиа, жена моя, говорит: зовут тебя; не ходи, муж, вдруг это дух? Как быть? Известно: к духу не выйдешь – сам войдёт.

Закивали.

– Вышел на голос – он убегает, манит в ущелье; в трещине голос: Кáвас, я тут, брат! Сунул я руку – Клубень Великий, бог наш!!

Все обмерли.

– Приложил его к уху, слышу: возьми меня; буду правду вещать и истину… Приходите, Клубень Великий правду объявит.

Кáвас направился к стенке диких камней, в лачугу. Грубый очаг светил красным отсветом в шкуры слева, в женщину справа, сыпавшую в чан клубни. Дым тёк сквозь крышу прелой соломы; а на стропилах – вяленый кролик… Сев на пол, Кáвас сдвинул колени под подбородок.

– Сиа!.. Ты, Сиа, не говоришь со мной. Раньше ты говорила.

– Кáвас, устала. Да и не знаю, что говорить тебе. – Опустив чан на угли, чтоб разогрелся, Сиа вздохнула.

Кáвас сказал: – Накажут.

Женщина охнула. – Муж, за что же?

– Таклей размахивал. Мол, за это. Но не за это. Я ведь пел песню. Сеяли в поле, я пел про чача, храбрых, могучих…

– Кáвас! Казнят тебя – как мне жить одной? Отберут детей – как им будет?! Кáвас, не пой ты песен, не затевай дел с Пи́пасом! Пи́пас – вождь, отвертится. А кто ты? Общинник!

Кáвас завёлся: – Нет, Сиа! Надо спровадить инков! Мы отдыхали бы. Ведь поля мы засеяли? Для чего рыть землю инкским владыкам? – Быстро вскочив потом и завесив вход пологом, Кáвас вытащил и поднёс к огню крупный Клубень из золота, зашептавши: – Грейся, Великий, сил набирайся! Жизнь дай хорошим чáчаским клубням, порть клубни инков! Выпусти корни, вбрось семя в женщин, пусть множат воинов! Срок настал инков гнать!..

Он сунул божественный Клубень в нишу. Сиа свернула полог при входе – дым опрокинулся снежным вихрем, ибо изменчив высокогорный взбалмошный климат. Дети пришли, уселись. Варево Сиа вылила в чашки; выпили… После Кáвас замазывал щель в стене жидкой глиной с соломой; Сиа лежала и дожидалась, чтобы младенец сам подполз. « Ибо он должен сам лезть к матери и достать её грудь; сосать приходилось, став на колени и никогда – в подоле и на груди у матери ».

Под вой раковины на площади в снежных сумерках собрались порошённые снегом толпы. Градоначальник, кутаясь в мех накидки, ласково молвил:

– Чача, упрямцы, что мы обсудим? Как мы работали – это первое. И за что судим Кáваса – вот второе. Что кому нужно – третье. Плюс зачем руна-си́ми – тоже обсудим. Пусть же десяцкие, всех исчислив, скажут наличность пятидесяцким, те скажут сотникам, пятисотникам и так далее.

Когда Мáйпас и Пи́пас, лидеры местных трёх тысяч чача, люд подсчитали и доложили, градоначальник начал с упрёком: