Вальдемар Крюгер - За Рифейскими горами

Примерившись, Захар подкопал стебель, ухватился за корневище и осторожно потянул его наружу. Словно золотая змейка, сбрасывающая c себя старую шкуру, появился на поверхности земли первый корешок. Матюша вытянув шею, наблюдал за руками дедушки. Он даже забыл на мгновение, что прямо над их головами, на склоне горы, за угрюмой скалой, находится могила старого отшельника. По дороге сюда мальчик то и дело задирал голову и с опаской поглядывал на огромную скалу, свисающую над скалистым обрывом. Ух как страшно!

Захар похоже не заметил беспокойства ребенка, думая только о «золотом корне».

Вот он, голубчик! Следующий! Как прекрасно!

Накопав достаточное количество, Захар обернулся к внуку и подал ему один из выкопанных корешков.

– Разломи Матюша, понюхай!

Внук замер в нерешительности, не зная, как ему обойтись с полученным от дедушки корешком.

Захар надломил и растер между пальцами один из добытых им корешков. В свежем лесном воздухе запахло ароматом лавки восточных благовоний, запахом роз. Захар поднес к носу Матюши, понюхал сам. Хорошо! Ой как дивно-то пахнет!

У ног Захара крутился всеми забытый пес Полкан. Ему похоже запах родиолы розовой, сибирского «золотого корня», пришелся не по нраву. Полкан отошел в сторону, лег на живот, закрыв нос лапами. Ух и запашище! Хоть топор вешай. Нет, лакомая косточка с лохмотьями мяса все же пахнет намного ароматнее, решил по-собачьи мудро Полкан.

Сложив добытые корешки «золотого корня» в дорожную котомку, где уже лежали выкопанные прежде луковицы саранки, Ашпуровы тронулись в обратный путь. Захар поднял голову, и посмотрел вверх. Нет, ни на могилу старого отшельника. Только сейчас он заметил, что они припозднились, и им пора поторапливаться домой. Ваня с Марьей вернутся с покоса, а я ничего не сготовил к ужину. Вот лешак старый. Скорым шагом дед с внуком удалялись от мрачно нависшей над ними скалы, там, где нашел свое последнее пристанище отшельник.

Много лет прошло с той поры, как умер тот безымянный отшельник, более 80 лет тому назад, а крестьяне из Чаловки и других окрестных деревушек берегли в воспоминаниях и рассказах-небылицах память о нем.

Пока он был жив, чурались его все. Как только не кликали – чернокнижник, колдун, богоотступник. Лишь одна богобоязненная баба из Чаловки посещала тайком заросшего сивым волосом отшельника. Сердобольная женщина приносила ему когда покушать, когда, какую-никакую лапотину.

В один из летних дней по деревне разлетелась молнией весть – «чернокнижник помер».

Деревенский староста, собрал группу мужиков и баб, и они отправились к пещере, где жил отшельник. Добравшись до места, долго толпились они у входа, не решаясь войти, пока староста, высокий благообразный мужик, не выдержав, крякнул с досады, стянул с головы картуз с надломанным лаковым козырьком, размашисто перекрестился и вошел первым.

Слухи оказались верными. Отшельник лежал мертв в углу пещеры.

Крестьяне, последовавшие примеру старосты, сгрудились за его спиной в кружок, разглядывая пещеру широко раскрытыми глазами. Привело их сюда любопытство, хотелось им взглянуть на бытие отошедшего в иной мир затворника. При жизни, они обходили далеко стороной его скудную обитель – пещеру с закопченными стенами и лежанкой, сколоченной из грубых, колотых сосновых плах, на которых лежала охапка полуистлевшей соломы. Стол, вернее уж подобие стола, да листвяжная чурка, выполняющая роль табурета, дополняли интерьер жилища анахорета. Сам он, до невозможности исхудавший, костлявый, обтянутый желтой, похожей на пергамент кожей, лежал скрючившись в углу пещеры. Пришедшие к пещере анахорета жители Чаловки, а смелых набралось с дюжину, испуганно крестились, при виде умершего отшельника. Одна из деревенских баб прошептала.

– Ой господи, дык он на корню совсем высох! Вишь, как довел себя-то своими молитвами. Прими, Господи, раба Свово в месте спасения, на которое он надеется по милосердию Твому! Аминь!

Вся одежонка отшельника была изорвана и представляла из себя сплошные лохмотья. На правой его ноге находилась прикованная пудовая гиря. Железный обруч, к которому была прикреплена гиря, оставил за прошедшие десятилетия страшный багровый рубец и лохматящиеся струпья кожи. Было просто немыслимо, как живой человек, мог вынести такие, добровольно причиняемые себе страдания.

На столе лежало несколько книг. Потрепанные страницы красноречиво говорили о том, что их владелец провел много времени над изучением священных писаний. Одна из книг выделялась дивной обложкой. Деревянная, обтянутая тисненной кожей, с двумя замысловатыми медными застежками.