Вальдемар Крюгер - За Рифейскими горами

Это ужасающее событие, произошедшее в 1901 году, было действительно последним столкновением между русскими переселенцами и представителями коренного населения, потомками енисейских кыргызов.

Но мужики из окрестных деревень еще несколько лет побаивались отпускать коней в ночное без присмотра. Береженого бог бережет. А конь – опора крестьянского хозяйства. На себе пашенку не вспашешь, дров и сенца не привезешь. Так-то.

После разгрузки на берегу Агула «сенокосной амуниции», дед Захар заспешил в обратный путь. Еще дорогой сюда, приметил он в березовом околке молоденькие стройные деревца. Как раз, само то березки для черенков будут, подумал Захар. А ветки тоже зазря не пропадут. Будут веники на зиму, в баньке париться.

Иван вытянул из shy;-под свисающих веток черемухи лодку-плоскодонку. Матюша уцепился ручонками сбоку, помогая отцу. Лодка, визжа по галечнику деревянным, ссохшимся брюхом, нехотя съехала в воду.

– Матюша, там еще шест в кустах остался. Поди-ка, принеси, – произнес отец.

Матюша рысцой пустился к заветному кусту. Шест, как всегда, стоял прислоненным к разветвленному стволу черемухи. Марья принялась носить грабли да вилы в причаленную к берегу реки лодку. Иван разулся и забрел по щиколотки в воду. Его голые ноги белели в кристально-чистой воде реки. Выплеснув из лагушка вчерашнюю, застоявшуюся воду, он зачерпнул ковшиком студеной воды и для начала напился. Ох и вкусна наша водица. Затем начерпал ковшиком полный лагушок, и кряхтя, поднял его из воды. Тяжел! Пуда три верных!

Поставив в лодку, позвал жену.

– Марьюшка, иди садись, пока я лодку держу! Или може тебя подсадить? – прищурив лукаво глаз, произнес Иван. Марья довольно засмеялась. Все бы игрался! Сегодня не до этого будет, хватит вчерашнего.

Вчера, в первый день сенокосной страды, Иван и Марья были на покосе одни. Их сын, Матюша, рыбачил со своими друзьями.

После того как Марья, без помощи мужа, заняла место в лодке, Иван вышел на берег. Самое главное! Перемет поставить!

Матюша, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, ждал отца. Его тоже волновала предстоящая рыбалка.

Длинная дратва, смотанная на деревянную дощечку, ощерилась отводками с поржавевшими рыболовными крючками. Снасть была на вид неказистая, но уже многократно испытанная в деле. В ведерке мирно дремали две дюжины пескарей и три ерша, не ведая, что их последний час близок. Перемет привязали одним концом к лежащей на берегу реки разлапистой коряге, занесенной наполовину бурым илом.

– Тятя, а наживлять тут на берегу будем, или в лодке?

– Да давай с пяток пескарей сразу подцепим, а остальных там, по делу, – ответил Иван.

Минуты через три отчалили. На шесте стоял сегодня Матюша. Вода в Агуле спала и слабое течение не могло унести лодку. Марья сидела в носу и смотрела довольно на сына. Гляди, как ловко шурует шестом. Молодец, помощник растет! Эх, нам бы дочку еще с Ваней!

Матюша был единственным ребенком в семье.

Иван, не замечая взгляда жены, наживлял крючки полуснулыми рыбками и разматывая перемет, опускал его осмотрительно в воду. Попав в родную стихию, пескарики враз оживали, шевеля бесцветными плавниками. Ерши же, пытаясь сопротивляться уготованной им участи, дергались и кололи руки Ивану острыми, как иголки, плавниками. Но и им пришлось отдаться року судьбы. Последний пескарь, оставшийся в ведерке, остался без крючка. Выпущенный на волю, он какое-то время оставался на поверхности воды, затем, враз ожив, исчез в пучине воды. Счастливчик.

Длины перемета хватило на все ширину протоки до острова. Бечева, привязанная на берегу к заветному колышку, выгнулась натянутой тетивой. Бурунчики воды отмечали поводки с насаженными на крючки живцами. Иван глянул еще раз на реку, почесал пятерней взлохмаченную шевелюру, и принялся выгружать лодку. Не на рыбалку приехали. А было бы собственно говоря неплохо порыбачить. Посидеть с удочкой на бережке.

Но деревенским мужикам такое удавалось нечасто. Пока ребятишками были, рыбачили на удочку. А как семью завел, остепенился, некогда ребячеством заниматься, не то зимой лапу сосать будешь.

Остров, что жители деревни Чаловки звали Ашпуровским, тянулся с добрых полуверсты. По берегам кустилась черемуха и ракитник, в подлеске толпились многочисленные кусты черной и красной смородины. Красная смородина, или как ее здесь все называли кислица, начала уже краснеть. Рясные кисти кислицы свисали до самой воды, завлекая к себе сверкающими алыми огоньками ягодами.