Петр Ингвин - «Зимопись». Книга 1 «Как я был девочкой»

— Я не Милослава.

— Не представляешь, как это радует. Тогда зайду с другой стороны. — Придется идти напролом. Выбросив из головы всю эфемерную тактичность и куртуазность, я, набрав воздуха, заставил себя сказать со всей прямотой: — У вас под штаны не надевают дополнительной части одежды?

— Зачем? — Девушка несколько раз моргнула в ступоре. Затем лицо осветилось: — А-а, поняла. Одевают. Точнее подматывают, это такая повязка. Но только в красные дни. И еще больные недержанием. У тебя…

— Нет-нет.

Подожженные самобичеванием щеки заполыхали. Вижу же, что не носят, куда полез с кретинскими расспросами? Вот так репутацию и теряют — одной необдуманной фразой.

Помолчав, я озвучил новую мысль:

— Зарина, что ты думаешь о дяде Люсике? Тебе ничего в нем не кажется странным?

— Хссс…

Она спала. Веки мелко дергались, реснички подрагивали. Гладенькая щечка смялась поверх подложенной ладошки. Волосы рассыпались в красивом хаосе. Я некоторое время лежал не шевелясь. Потом еще некоторое время — любуясь, но уже начиная нервничать. Потом понял: лежи не лежи, а будить надо. Ладонь мягко легла на плечико, легонечко потрясла. Зарина в ответ солнечно улыбнулась, причмокнув во сне. Ну как будить такую очаровашку.

Я отвернулся, сдвинувшись на самый край, и попытался заснуть. Зря отвернулся. Ощутив свободу, девушка разметалась во сне. Закинула на меня руку. Попробовала забросить ногу. Вовремя поднятая коленка едва успела помешать. Так дело не пойдет. Поднявшись со своей стороны, я обошел лежак, руки осторожно поддели невесомое тельце под колени и лопатки.

Не просыпается. Я поднял и аккуратно понес. Зарина бессознательно прижалась, будто спрятавшись от невзгод, нна лице вновь заиграла улыбка. Сердечко билось ровно и мягко, даже как-то тепло.

Руки бережно опустили драгоценный груз на нужное место. В окне что-то мелькнуло. Фух! — пронеслось через тьму комнаты и глухо гукнуло в мой лежак.

Сначала я подошел к окну, которое не совсем окно в нашем понимании: простой проем в стене для освещения и вентиляции. Стекол здесь не знают, шторами не пользуются. Даже ставни не распашные, а вынимаемые, сейчас ждут своего часа где-нибудь на складе.

Я очень медленно приблизился к проему сбоку и осторожно высунул нос. Потом почти вылез, осматривая все пространство поля и зданий. Пусто. Тот, кто кинул что-то в темень окна, уже скрылся в открытых всем ветрам помещениях. Только удостоверившись в этом, я вернулся и осмотрел лежак. Глаза постепенно привыкли, пятна предметов превратились в ясные очертания. В центре лежака прорисовался торчащий нож, очень похожий на мой. Бывший Гордеевский.

Рука приподняла подушку. Ножны на месте. А нож… теперь торчит в лежаке.

Взять мог любой, двери не запираются, окно — не окно, а одно название. Кроме сестер Варфоломеиных видели, как клал, Варвара и Аглая. Опять те же лица. Им я ничего плохого не делал. Может, храплю? Зарина сказать стесняется, а они борются с ночной тишиной таким способом? Стенка-то хлипенькая, едва голоса глушит. Нет, сейчас я не спал. Да и чушь это, такое предположение. За шум не убивают. Сначала. Обычно делают предупреждение, а уже дальше как получится. Но это у нас дома предупреждают. Может, здесь храп — святотатство?

Или Карина не простила? Или кто-то как раз на Карину свалить хочет? Вопросы, вопросы…

Сказать дяде Люсику? И что? Один раз сказал на свою голову.

Седалище медленно опустилось на лежак. Отчаянно труся, ноги закинулись на место, тело с опаской заняло горизонтальное положение. А ну, еще чего-то прилетит?

Сон куда-то пропал. Еще одно научное открытие: не попавший в тебя нож убивает сон. Насмерть.

Пока мысли плавали и отчаянно тонули, уши работали локаторами дальнего обнаружения. Тихо. Пока.

Пока нож не прилетел, тоже было тихо.

Мозг, подобно слепому котенку всюду натыкаясь на стены, не мог выбраться из замкнутого круга известных фактов. Они не радовали. Тогда сознание вырвалось за пределы круга. Вспомнилось, как парили в небе на дельтапланах, двумя треугольными птицами пронзая пространство…

Руки принялись одевать вскочившее тело до того, как мысль проявилась окончательно. Одевался по-боевому, в латы. Шлем на макушку, перевязь с мечом через плечо, нож в ножны на пояс. Готов. Стараясь не слишком греметь, я вылез в окно. Соседка по комнате не проснулась, остальные соседи меня уже не интересовали.

Два! Треугольника!

Счастье перло из меня, как монтажная пена из пробитого баллончика. Флаг являлся сигналом или посланием совсем не цариссе. Я на это очень надеялся.