Петр Ингвин - «Зимопись». Книга 1 «Как я был девочкой»

Голос был тонок, молод и чеканно звонок. Когда фигура приблизилась, моя улыбка уныло провисла.

Не Малик. Молодая женщина. Не Ива, много старше. Годов двадцати двух-двадцати трех. В изумительном доспехе, превосходящем наши с Томой как «Бугатти» — сорок первого «Москвича». Шлем с защитной бармицей. Меч кривой, но не как у Руслана Дарьина, а с заточкой изнутри, как у древних греков. Не то копис, не то махайра, не знаю разницы, если она вообще есть. А еще существовала у кельтов некая фальката, выглядела так же. Александр Македонский в фильме таким мечом рубился. У моего папы есть непальский кукри, очень похож. Загнут внутрь, удобная рукоять. Только кукри — нож-топор, а махайра — меч. Для женщины самое то, кисть меньше напрягается. И с коня рубить удобней.

Перед прибывшей лебезили, как в школе перед Аглаей.

В успокоенный улей мыслей пахнули дымком: а с какого перепуга я взял, что нас должны привести к Малику?

Взгляд заметался. По спине поползли холодные липкие капельки. Всплыли неудобные факты: Напрас Молчаливый с отрядом осаждал школу и требовал выдачи царевен. Сейчас он захватил двух…

Волосы зашевелились.

В нас видели девочек. Соратники Малика знали, что это на пятьдесят процентов не так. Значит…

Пойманный Томин взгляд показал, что она тоже догадалась. Малик не имеет отношения к нашему захвату. Рыкцарям требовались царевны-заложницы, они их получили. И никаких Маликов. И тот «один человек», которого ждали — вот он, перед нами. Женского пола, невысокого роста, с подчеркнуто узкой талией, словно песочные часы расходящейся в крепкие плечи вверх и в не менее крепкие бедра вниз. Гордая посадка головы. Взгляд свинцовый, покровительственный. Осанке позавидует Президенский полк, вместе взятый.

— Нужно ли? — говорил сзади кто-то невидимый. — За них дадут такой выкуп…

— Уймись, Коптюк, — отмахнулась женщина. Широко посаженые глаза рыскали по свалившейся на нее темноте. — Как можно думать о мелочах, если можно получить все? Все, подумай. Представь хоть на минуту своим практичным умишкой.

Ее подвели к нам.

— Царевна Деметрия к вашим услугам, юные царевны. — Пришедшая представилась первой, что говорило о ее небывалой демократичности. Мы уже слышали это имя. Дочь Верховной царицы. Здесь, у лесных разбойников, где неплохо себя чувствует. Становилось все интереснее. — Кто из вас кто?

Я поднялся. Она ведь стояла.

— Ангел Чапа. Это ангел Тома. — Моя рука указала вниз. — Ее конем придавило, ходить не может.

— Хотела сказать «очень приятно», — кивнула Деметрия, — но теперь будет двусмысленно. Скажу просто: рада видеть. Слышала, вас удочерили?

— Царисса Варфоломея, — признал я.

— Почему торая царевна молчит? Она немая?

— Мне пока нечего добавить, — выдала Тома.

Царевна улыбнулась. Мой следующий вопрос стер с ее губ улыбку.

— Зачем мы вам?

— Скоро узнаете. Завтракайте и собирайтесь.

От своих новых собратьев Малик не скрыл, что я не девочка. Говорить ли здесь, что я не тот, за кого меня принимают? Что это даст?

Ничего не даст. Еще и заберет, если найдется искренне верующий. Царевной быть безопаснее. Во всяком случае — пока.

Вскоре разбойники снялись с лагеря. Шли долго. Деметрия — в сопровождении десятка войников при полном параде доспехов и вооружения, но пеших. Рыкцари — в привычных юбках и легкой упряжи из кожи, меха и небольшого количества металла поверх обычных или стеганых рубах, а кто-то просто на голое тело. Мы с Томой — в доспехах, но без шлемов и обезоруженные. Я нес уложенные в мешок сапоги и поножи Томы. Ее саму несли на носилках.

Солнце склонилось за верхушки деревьев, месяц уже несколько часов изголялся над нами в тонкой ехидной улыбочке, а сборная солянка, возглавляемая честолюбивой царевной, все двигалась и двигалась вперед. Выбрав момент, я пристал к молодой предводительнице:

— Куда идем?

Деметрия лукаво сощурилась:

— Ты шпионка?

— Вы меня боитесь? — с долей иронии, чтоб не прибили на месте, осведомился я.

Собеседница рассмеялась, с хрустом вышагивая по валежнику:

— Смелая девочка. Мне такие нужны. Грозна Святая у школы говорила, что собирается сделать?

Я радостно доложил:

— Школу сжечь, всех убить.

— Не шути со мной. — Зрачки Деметрии полыхнули тьмой и рвущимися с хлипких поводков молниями. — Ты поняла, о чем я спрашиваю.

— Говорила, что знает, что делать, чтоб счастливы стали все, а не избранные.

— И всё?

— Еще, что мир несовершенен, — перешел я к развернутому повествованию, подмигнув прислущивавшейся Томе. — Что в нем нет места многим и многому. Что к рыкцарям примкнула сила, о которой никто не подозревает. Эта сила — вы?