Сергей Фомичёв - Транзит

– Редукторы? – прочитал он. – Зачем везти курьерским сообщением редукторы?

– Слушайте, господин Леман, ваше дело инспектировать подчинённых. Зачем и для какой надобности, и почему именно курьерским сообщением, не ваше дело.

– Вы избежали досмотра багажа помахав бумагой из канцелярии князя, господин Светлов, – заметил почтмейстер. – Но бумага ваша касается лишь почты и путей сообщения. А в Чумикане досмотр багажа проводит военно-морской флот.

– Вот как? Вам-то что до того? И с чего вы взяли, что я не сойду раньше?

– Здесь все едут на конференцию, господин Светлов. А значит до самого Чумикана.

– И даже барон?

– Барон едет на охоту. Об этом знает весь город. Барон покупал билеты на каждый четверговый экспресс начиная с мая. Он всякий раз закатывал прощальную вечеринку, но в последний момент откладывал путешествие. Их сиятельство человек экстравагантный и свободный, может себе позволить.

– Почему бы не предположить, что я тоже хочу поохотиться?

– Потому, господин Светлов, что в бумагах на сопровождение багажа указано ваше место – восьмое. А все места первого класса начиная с седьмого были забронированы канцелярией князя. За исключением тех шести мест первого вагона, которые выкупили раньше. И мне, как служащему почты об этом известно.

Вот же въедливый тип. Кажется, сегодня всякий служака задался целью сунуть Светлова носом в дерьмо. То полицмейстер, то почтовый инспектор.

– Если сейчас со мной вдруг заговорит тот рослый пожарный, я буду молчать как рыба, – пробормотал он под нос.

***

Транссибирский курьерский маршрут на основе непрерывного парового сообщения предусматривал возможность добраться от западных пределов страны до восточных на перекладных и потому перед отправлением Уральского экспресса они дожидались прибытия Столичного.

Экспресс из Суздаля пришёл точно по расписанию. Не успела минутная стрелка на часах унять дрожь после скачка к следующему делению, а паровоз – такой же «конёк-горбунок», что возглавлял тобольский состав, – уже выкатил на главный путь и, слегка притормаживая, по инерции добрался до остановочного знака. Метельник замер почти вровень с белой линией. Машинист промахнулся не больше чем на дюйм и вряд ли кто смог бы назвать это промахом.

Если пассажиры из наземного павильона спускались сразу на нужную платформу, то те, что меняли поезда, переходили через пути традиционным способом – по деревянному настилу. Обычно с одного экспресса на другой пересаживались дюжина-две человек, однако, на этот раз почти все прибывшие из Суздаля направились к лестнице, а на настил ступила группа из трех московских священников (их отличали чёрные монашеские рясы, какие в Нижнем на улицах не носят) и одна-единственная девушка в голубом платье, сопровождаемая носильщиком с двумя чемоданами.

Вот эта девушка, её движения, жесты неожиданно сорвала в душе Светлова лавину воспоминаний, состоящих главным образом из боли и страха. Он потёр грудь. Её защемило, как у глубокого старика. Надо же. Он прислушался, отсекая звуки станции, поймал её фразу, обращённую к носильщику, и отметил, что голос с лёгкой хрипотцой ничуть не похож на тот звонкий, принадлежащий девушке из его памяти. Глаза! Глаза остались прежними. Впрочем, о чём это он? Всё это наваждение. Ведь той девушки нет в живых.

Двенадцать лет назад он проезжал с отрядом польских инсургентов через один фольварк в Белостокском уезде. Это была красивая ухоженная усадьба с хмельником и яблоневым садом. Хозяин не участвовал в восстании, но и проезжих гостей не гнал. Там Светлов встретил девушку лет пятнадцати по имени Настуся. Она была дочерью помещика и приехала на лето из Варшавы. Очаровательная и весьма образованная девушка. Он влюбился в неё с первого взгляда. Он читал ей стихи. Всю ночь читал ей стихи и ничего больше.

А утром его отряд уехал в Белосток и там выдержал стычку с литовскими войсками. И Светлов был ранен и провалялся три недели в горячке на какой-то мызе, где поляки выхаживали его почти безнадёжного, и всё-таки выходили. А потом он вновь заехал в тот фольварк, но увидел только сожженные постройки и холмики свежих могил. Если бы преступление совершили литовцы или германцы, он бы просто сжал зубы и отправился мстить, но, как вскоре выяснилось, зверства учинил один из мятежных отрядов под руководством некоего Шубеничника. То есть союзники.

Тогда Светлов ушёл от инсургентов. Раковский долго отговаривал его. Клялся, что найдёт и жестоко накажет мародёров. Но Светлов не стал спорить, просто распрощался с соратниками и уехал. И дело, конечно же, заключалось не в наказании виновных. Этот эпизод стал последней каплей, что окончательно отвратила его от революционного движения. Скептицизм разрушал его веру давно, а вот неприязнь к соратникам возникла только тогда.