Ганс Ляйп - Негритенок на острове Шархёрн. Повесть

– Анна, дочь управляющего, милый ребенок.

Итак, мы взбирались дальше вверх по узкой, холодной и сумрачной винтовой лестнице башни, пока не увидели над собой свет и не вошли в комнатку Ольриха, смотрителя маяка.

Ольрих, который раньше был шкипером парусника, понравился мне своей ухоженной темной бородой, не то что растрепанная и неопрятная борода «истребителя язычников», и необыкновенно спокойными глазами, тем более, что он собирался вырезáть из дерева маленький бриг, как он сказал, чтобы чувствовать себя бодрее во время долгих ночей.

Над ним, выше круглой железной лестницы, шумела керосиновая лампа, но ему не нужно было поднимать голову вверх, чтобы наблюдать за ней, так как перед ним стояло зеркало, в котором он мог видеть лампу. Также на столе у него стоял телефон.

Мы поднялись еще выше.

Не очень большая лампа была окружена призматическими линзами, благодаря которым свет усиливался и далеко отбрасывался в ночное море; светящийся круг периодически закрывался, оставляя красный луч со стороны востока, так что моряк по характеру и интервалу вспышки, а также с учетом сигнала плавучего маяка снаружи, может находить нужный курс мимо подкарауливающих жертву ненасытных песков, которые перед устьем Эльбы опасны как нигде в мире.

Мы снова спустились к Ольриху и вышли на внешнюю галерею, где уже в старину несли вахту ганзейские дозорные и куда добирались, как гласит предание, некоторые морские разбойники.

Господин Майзерих, «истребитель язычников», молчал. Его борода, растрепанная, словно после битвы, напоминала щит над бруствером, и он казался что-то обдумывающим и взвешивающим среди окружающей его тишины. Сожженный Великий магистр тамплиеров, казалось, опалил его душу.

Вокруг была вода, более светлая, чем земля. Со стороны побережья слышался шум. Далеко к западу от светлого пятна я различил нечто вроде прямого паруса на горизонте.

– Этой шархёрнский бакен! – сказал Брёзель, и в бинокль Ольриха я четко увидел решетку в свете вечерней зари, в середине которой было что-то темное.

Итак, уже несколько дней я жил в башне. Я привык к своей кровати под золотистым пологом и чувствовал себя как дома; собака всегда была рядом со мной, воспоминания о родителях навевала мне картинка, на которой был изображен рейхсканцлер Бисмарк, путешествующий по Саксонскому лесу в сопровождении своего дога.

Я также подружился с Ольрихом, смотрителем маяка, как называлась его должность. Он знал множество страшных историй об этом древнем маяке, более старом, чем все остальное на острове, особенно о кладбище неизвестных, где похоронены безымянные моряки, тела которых выбрасывало на отмели.

Я завтракал и ужинал у Ольриха, потому что это было рядом. И все же я охотнее питался бы у управляющего, возможно, этого не случилось, потому что управляющий не любил собак, а я без своего шпица не пошел бы. Мне была симпатична дочь управляющего, хотя у меня не было никаких шансов привлечь ее внимание. К сожалению, на этом острове не было моих ровесников, поэтому ни у кого не было ни времени, ни желания подружиться со мной.

Прекрасная погода, которая стояла на Пасху, снова испортилась. Продрогший ягненок, привязанный к колышку в саду управляющего и толстые, неуклюжие ножки которого напоминали ножки табуретки, громко звал свою мать. Вечером после ужина у Ольриха меня охватила такая тоска по дому, что я отправился к Брёзелю, и мы с господином Майзерихом втроем пошли прогуляться по дамбе.

Переменчивый ветер дул то с одной стороны, то с другой, словно не мог уснуть и ворочался с боку на бок. Опускался туман, так что вдали едва можно было различить дымы пароходов. Над нашими головами стонали чибисы. Конечно, они испугались Алекса.

«Элиа Второй», «истребитель язычников» снова начал свой неприятный разговор о конце света, но терпение Брёзеля на этот раз закончилось. Слова собеседников звучали одинаково резко. Это был совершенно пустынный участок дамбы недалеко от старой промоины, которую огибало скудное пастбище. Внезапно оттуда раздался пронзительный хохот. На краю пастбища, словно призрак в вечерних сумерках, стояла старая толстая женщина. Она грозила своими короткими крючковатыми пальцами и корчилась от смеха. Брёзель прервал разговор и пробормотал, что это, видимо, вдова Бумм.

Но мне показалось, что она смеется не только над «истребителем язычников», но и над нами троими. В глубине души я был смущен этим, подозревая также, что мое присутствие, а также этот хохот, лишь мешают острой дискуссии на богословские темы, поэтому я тихо отошел в сторонку в том месте, где насыпь вокруг маяка преграждала наш путь, и поспешил через двор в башню. Алекс побежал за мной, по многочисленным ступеням винтовой лестницы я поднялся наверх, к своему другу Ольриху, который был уже там в своей сторожке.