Эйрик Годвирдсон - Семиведьмие. Бронзовый котел

Бродила так она, пока не выцвели от дождей да солнца ее одежды, пока не стали рассыпаться в прах башмаки, да почти не позабыла гаэльскую речь живую, а больше разуметь стала, о чем звери да птицы переговариваются.

Наконец, улыбнулись ей боги из-за завесы туманов – выбрела Ни на поляну – точно кусок неба на нее упал! Синевой несказанной все залито, колышется та синева, точно вода под ветром, серебристые волны скользят – да не озеро то, а заросли грозовой-синецветной травы. И поет трава голосом неописуемым, на неведомом языке – от земли и до самого неба тянется напев.

Не веря себе, села девушка у края поляны, стала небоцветные травяные волны гладить, да вслушиваться в напев. А коль скоро смогла она его разобрать да повторить – тут и замолчала трава вся разом. Не мешкая, срезала Ниив пучок травы золотым клинком, завернула в платок, спрятала добытое за пазуху. Конечно, поклонилась низко поляне, да откупилась даром за срезанное – старуха, провожая, на крепко наказала: не брать без отдарка ничего. Приняли дар – снова потянулась еле слышная песня. Теперь иная уже совсем, но да Ниив слушать не стала, чтоб в памяти он не забил тот, прежний.

Приняли дар – и славно. Подвес с диковинным камнем отдала – тот, что с ее недолгой, но такой радостной жизни с заколдованным супругом ей остался. Жалко было – хоть плачь, да давно уже плакать Ниив не могла, высох колодец скорби до дна, только злое упрямство в нем теперь плескалось, все полнее и жгучее с каждым днем.

Не успела девушка далеко отойти от поляны, как грянул из лесной чащи собачий лай да рог охотничий громко возвестил – не одна она тут ходит. Глядь – и высыпают из-за могучих древесных стволов охотники на статных конях да серые длинноногие псы. Всадники все одеты красиво, снаряжение при всех богато отделано, а тот, что в рог трубил – так и вовсе князем глядит. Кудри лихие цвета медного жара, глаза что синь морская, улыбка веселая на устах играет. Глядит смешливо на Ниив и спрашивает:

– Кто ты будешь, девица, что в охотничьи угодья мои забрела?

– Ниив меня зовут, дочь своих родителей, что остались за тремя озерами и семью реками, а может, и дальше того. А что угодья твои – знать того не знала, да и кто ты будешь, сударь, не ведаю я того!

Расхохотался тот:

– Князь я, здесь недалеко – моя усадьба-гнездо. Негоже столь милой девице по лесу бродить одной! Давай проводим тебя, красивая!

Дальше повел он ладные речи, что рад-де внезапной такой встрече, что красива она и пригожа, и очень уж хочет он, князь, в гости ее хоть на вечерок к себе залучить, ведь раз так издалека. То, верно, устала и притомилась, и не годится ей на голой траве ночевать, верно, лучше будет на пуховой перине в его славном доме, где тепло и много всякого добра.

Как ни пыталась девушка отвертеться – а видит, не выходит. Плотнее подъехали всадники, а сам рыжекудрый князь сажает ее на коня, да держит крепко, и, сколь бы ласково да обходительно не говорил он – а чует Ниив, что отпустить он ее и не подумает. От красавца-охотника пахнет вином и дымом, и видно, девицу он вовсе не на один вечер в гости зовет. То-то таким хвастливым кочетом разливается, сколько у него всего есть, и какой удачный лов был, и как он без промаха копьем своим всегда дичь сражает!

Да только Ни виду не подает, слушает, кивает, иногда удивляется – ровно настолько, чтоб еще больше принялся князь хвастать да болтать.

Сама-то Ниив все подумывала, как бы вызнать что, что ей уйти потом поможет – да только к тому времени, как показалась княжья усадьба, успел рыжекудрый удалец влюбиться в девушку. Ну, или ему показалось, что влюбился – со хмельных глаз он громко возвещал, что нашел себе в лесу желанную подругу, и что никуда не пустит свою добычу, покуда не ответит она ему взаимною лаской и не согласится быть его женой.

Настойчив рыжий лорд был да упрям, как только рыжие бывают упрямы – и не слушал возражений. Ниив быстро поняла – говорить тут бесполезно, думать надо. А самое что недоброе – отнял князь у девушки золотой клинок, подивившись красоте и необычности его, заявил, мол, приданым будет.

Велел со своим копьем в отдельной каморке при оружейной схоронить – копье у него и самого было колдовское, не от удали небывалой рыжий князь на охоте неудач не знал, а от того, что копье тоже чаровное, зверя само разит без промаха, лишь направь да не струсь. Ну, трусом-то он и не был, хотя и зазнайкой да гулякой всяк его признавал.

Опечалилась да разозлилась Ниив, что ее не спросившись, да еще при живом-то супруге, снова замуж пророчат, а то и, страх сказать, вовсе даже не замуж, а так, удаль молодецкую потешить!