Мария Фомальгаут - Кошк и Солнц

Иногда по вечерам в стене появлялось окно, и приходилось занавешивать шторы плотнее, чтобы не видеть бьющий из окна свет, и чтобы люди в окне меня не заметили. На мою беду любопытство оказалось сильнее меня, и я сам начал потихоньку разглядывать силуэты в окне, пытаясь понять, что там происходит.

Не помню, когда я понял, что наблюдаю за самим собой – кажется, на третий или на четвертый вечер. Меня оказалось как минимум трое – один намного моложе, чем я сейчас, совсем еще мальчишка, ко мне приходила женщина с сиреневыми волосами, женщина, которую в этой своей жизни я не знал. Когда она приходила, я закрывал шторы, чтобы не подглядывать за собой и за ней. Второй я день и ночь возился с какими-то чертежами, которые никак не мог завершить, – это я был, казалось, чуть старше меня настоящего. Третий я был почти старым, мне даже неприятно было, что где-то когда-то я доживу до таких лет, располнею, буду посиживать в кресле у окна с чашечкой кофе. Глядя на такого себя, я даже пообещал себе, что никогда-никогда в жизни таким не стану, уж не знаю, что я сделаю, но только не это, не это, не это, не так, не так, не так, хоть бы бегать начать по утрам или перестать обжираться на шведском столе, или еще что.

Все три я менялись попеременно, я никогда не знал, какой я буду на этот раз, и в какой вечер я умру. Все три я умирали по-разному: – к первому я приходил чопорно одетый мужчина, должно быть, муж женщины, заводил удивительно спокойный разговор, потом стрелял три раза, тоже удивительно спокойно – два раза мне в голову, третий раз в голову жены.

Ко второму я приходил неприметный человечишко, долго ругался о чем-то, я не слышал, о чем, показывал на чертежи, требовал что-то, я не соглашался. Мне становилось страшно, когда я в порыве ярости бросался на человечишку с чем-то острым, режущим – и я никак не ожидал, что он окажется проворнее меня, перехватит мою руку.

С третьим я и вовсе все было жутко – когда на город падало что-то, не пойми что, темнота ночи озарялась ослепительной вспышкой, а потом не было ничего, только обугленные руины, в которых напрасно я искал свои останки.

Проще всего было задернуть шторы и не смотреть. Не спрашивать себя, что это такое, как это, почему это. Просто. Не смотреть. Не спрашивать. Задернуть шторы. Спать. А не караулить окно напротив, ждать какого-нибудь из трех вечеров, когда…

Я еще долго думал, какой вечер мне выбрать, почему-то казалось, что мне не позволят проникнуть во все три реальности, хоть бы в одну дали попасть. Я решил выбрать мир с чертежами – но он как назло перестал мне попадаться, как будто смеялся надо мной. Мне не оставалось ничего кроме как выждать появления хоть какого-нибудь вечера смерти, как я называл их про себя. Вечер смерти выдался неудачный, третий, – мне меньше всего хотелось спасать себя третьего, хотя, если разобраться, я третий как раз не сделал ничего плохого, за что меня можно было бы ненавидеть. Я открыл окно, прикидывая расстояние до соседней стены…

…тело найдено на камнях у берега, предположительно, выбросился из окна своего номера…

– …надо же, получилось у вас.

– А вы еще сомневались?

– Ну… как-то даже не представлял, что можно вот так заставить человека из окна выброситься…

– Да без проблем, как видите.

– Ну что же… а еще одного можете?

– Опять же – без проблем.

– Вот и прекрасно… принимайте заявочку…

Это не книга, думает Родригес, глядя на бегущие по траве маленькие ножки.

Это не книга, думает Родригес, слыша короткий смешок.

Кто-то бежит там, ножками, по траве, кот-о коротко смеется, исчезает в глубине сада, когда-то заботливо заброшенного, а теперь вернувшегося к своему первозданному виду, – трава аккуратно подстриглась, деревья стали конусообразными, кусты круглыми, на клумбах пробились розы. Дайте саду время, и он снова станет самим собой.

А это не книга, думает Родригес. Книги вон, играют на лужайке. Родригес окликает их, книги бегут в дом – кто-то научил их не доверять незнакомцам.

.

Родригес осторожно вошел в дом, чтобы познакомиться хотя бы с хозяином – но вместо этого заплутал в лабиринтах коридоров и лестниц, заблудился в комнатах. Напрасно Родригес звал хть кого-нибудь – в доме как будто не было ни души, даже голоса книг смолкли.

– Простите… вы меня звали? – наконец, откликнулся дом.

– Нет… то есть, да… то есть… понимаете, я заблудился… Вы бы не могли мне хотя бы показать… где здесь выход?