Александр Сигаев - Высшая степень документальности

– А давайте проследим, куда они полетят.

– Не выйдет – они за лесом скроются, а там болота начинаются – никак не перебраться. Да и куда они могут лететь? На такие же болота. Мне вот интереснее, откуда они прилетели.

– В общем, Нул, зови сестру. Мы же не обижаем её.

– Я знаю, – ответил Нуллус, – но она всё равно не пойдёт.

– Эх, но она у тебя красивая.

– А платье ты у неё видел, какое красивое!

– Ладно, пойдёмте. Хватит на сегодня приключений. Я уже сгорел весь.

Мальчишки резво вскочили и принялись обуваться.

– Нул, ты пойдёшь с нами голубей ловить?

– Идите, я догоню.

– Как хочешь.

Мальчишки убежали, а Нуллус вынул из кармана часы и начал сильно сомневаться, что эти часы теперь его. Он увидел гравировку, гласящую:

«Сквозь этот час,

Господь, веди меня

И будь мне силой

И не дай мне оступиться»

Нуллус обернулся, увидел, что друзья уже пропали из виду, поднялся и подошёл ближе к реке.

– Может, хоть вы на тот берег перелетите, – тихо сказал он.

Нуллус подбросил несколько раз часы в воздух, удивился, как ярко они блестят и как ловко ловят свет, и, поймав их сам в последний раз, запустил часы вдоль поверхности воды, подобно тому, как кидают плоские камешки. Но часы исчезли, не сделав и одной «лягушки». Только брызги и рябь остались недолговечными следами – бесконечность движения поглотила бесконечность времени. Нуллус забрался босиком на камень, с облегчением вздохнул и потянулся руками вверх, веря, что любой проступок не столь страшен, если не приносит выгоды. Не понимая, что за седьмым рвом мало интересуются как течением времени, так и верованиям людей, Нуллус не без гордости решил, что поступил правильно и по–взрослому, вопреки, а может и благодаря тому, что не посчитал смелостью раскаяние в непримечательном и неприглядном деянии. Нуллус спрыгнул с серо-белого зернистого камня на невысокую траву и крошечные белые цветы и пошёл становиться взрослым дальше. «Вперёд!» – кричали взрослые перед своей смертью. И Нуллус вернулся, вновь распознав для себя глупость, вместо храбрости. Глупость резала ткацким ножом материю и оборачивала ею людей, словно мумий. Они вставали, опираясь друг на друга, шли, семеня ногами, и не было иной силы сорвать ленты, кроме силы слёз. Хлопок намокал, падал, и люди видели, признав слабость. Ведь нет глупости излечимее, чем глупость о собственной правоте и силе.

Но всё это было позднее, уже после того, как хозяин магазина перестал давать вещи в долг и вообще стал менее приветливым, но более наблюдательным и осторожным; позднее, уже после того, как грустная и растерянная женщина отказалась брать деньги за утраченные часы, пояснив, что они были дороги как память, не уточнив о чём или о ком именно, справедливо сочтя это своим личным делом; примерно в то же время, когда эта женщина простила безответственность и излишнюю доверчивость хозяина магазина.

Ребята ловили голубей, ходили на реку, загорали, лазили по заброшенным домам, и каждое следующее утро укладывалось в стопку поверх вчерашнего, полдень отправлялся к прочим полудням, а уж вечер не упускал возможности примкнуть к подобным себе. И только ночи, скоротанные сном, смешивались, не оставляя возможности отличить одну от другой. Нуллус, с одной стороны, не по возрасту мудро и разумно не жалел о том, что украл часы, но глубоко переживал из-за того, что избавился от них. Но, будучи ребёнком, он считал, что не получит прощения, если вернёт украденную вещь, хотя хозяин магазина и слыл человеком добрым и великодушным. Нуллус решил просто жить со своей ошибкой и принимать все беды, случающиеся в дальнейшем с ним, вполне заслуженными и закономерными.

На жизнь ещё хватало, но занять эту жизнь Нуллусу всё равно было нечем, так что утром он достал записку с адресом, а вечером уже искал дом человека, о котором с осторожностью и волнением говорила Итальянка. Отыскать непонятно кого непонятно где оказалось непросто, хотя Нуллус неотступно следовал наставлениям сестры. Наставлениям непосильным, унижающим своей простотой самоуверенный, избалованный характер.

– Дойди до перекрёстка, поверни за аптечную лавку с большими окнами, а дальше просто иди прямо, пока не увидишь нужный номер дома по правой стороне дороги.

До полуночи оставалось всего около пары часов, и Нуллус торопливо шёл, оглядываясь по сторонам. Город в темноте был иным. Он хоть и был темнее, огней местами было с избытком. И яркость их не грела, но соблазняла, обещая долгую ночь и позднее утро, обещая свободу выбора и свободу от осуждения. Люди преодолевали улицы по–разному: одни уверенно шагали по разлитому на асфальте свету, другие, коих, надо признать, было меньшинство, напротив, обходили каждый фонарь и каждую вывеску стороной. Нуллус не любил никого беспокоить понапрасну и понимал, что уже поздно наведываться в гости, тем более к человеку чужому. Но предстоящее возможное знакомство ценным не виделось, и оборвать его было не жаль. В голове крутилось ни о чём не говорящее имя, сообщённое сестрой несколько дней назад.