Александр Сигаев - Высшая степень документальности

– Как твои дети? – спросил Нуллус. – У тебя теперь взгляд настоящей женщины.

– Это потому, что я и есть теперь настоящая женщина, что бы это ни означало. Но думаю, если таковые действительно есть, то я одна из них, – улыбнулась в ответ Итальянка. – С малышами всё хорошо. С ними быстро и умнеешь, и мудреешь – как только понимаешь, что вряд ли увидишь, как они состарятся.

– Это ты зря, – ответил брат. – Ты ещё будешь с ними путешествовать на пенсии.

– Тогда я буду присылать тебе открытки из новых мест

– По рукам, – улыбнулся Нуллус.

– По рукам? – рассмеялась Итальянка. – Получается, я буду мотаться по миру и отсылать тебе открытки, а на тебе-то какая обязанность?

– Я обещаю, что буду их ждать.

– На самом деле, это серьёзное обещание, – произнесла Итальянка, выпятив нижнюю губу, и добавила. – Ждать всегда сложнее, чем делать.

Они поговорили ещё около получаса, после чего распрощались. Итальянка зашагала по тротуару, разглядывая знакомые здания, но, не видя знакомых лиц. Она почувствовала, как накопившаяся тоска обратилась в радость встречи и знала, что завтра уже не будет ни того, ни другого. А Нуллус поднялся в квартиру, прошёл на кухню, сел напротив окна и смотрел в него, пока не стал видеть лишь своё отражение из-за темноты снаружи.

В детстве Нуллус, чтобы показать ловкость и смелость товарищам, украл, считая, что просто взял их без спросу, круглые карманные часы, какие до этого видел только в фильмах. Несколько дней он планировал время, когда лучше пойти в магазин и никак не мог решить, пойти ему утром, когда почти никого нет, и продавец занимается своими делами, но есть опасность оказаться слишком заметным в безлюдном помещении, либо вечером, когда продавца отвлекают покупатели, но есть опасность быть замеченным кем-то из окружающих. Нуллус представлял, как будет дружелюбно здороваться на входе и, спокойно дыша, прощаться на выходе. Он даже предусмотрительно подготовил ответы на вопросы, казавшиеся ему наиболее коварными, вроде:

– А ты не должен быть в школе, сынок?

– Нет, что вы! У нас третий день каникул!

Или:

– А не подскажешь, который час?

– Прошу прощения, у меня отродясь часов не было.

Последний вопрос казался Нуллусу наиболее опасным, ведь после него он не смог бы ещё долго показаться на людях, не вызвав подозрений, с часами, пусть даже подаренными родителями.

– Что, если продавец меня поймает? – думал Нуллус. – За руку он меня не схватит, потому как не догонит, но ведь может родителям рассказать. И тогда меня выпорют. А может, и чего похуже придумают. Отправят учиться в интернат, и спета моя песенка – ни тебе костров, ни девчонок. Сиди и учись весь день. А вечером участвуй в дурацких спектаклях. И ведь там носят форму, и, должно быть, заставляют её стирать и гладить каждый день. Ох, осторожнее надо быть. Хотя может таких школ уже и нет давно, но я точно про них слышал, и уж точно одна где-нибудь, да осталась.

Как бы там ни было, в один жаркий полдень, в самое легкомысленное наряду с полночью время суток, Нуллус зашёл в часовой магазин. Внутри было темно, но на прилавке стояла выключенная лампа, под которой изучались передаваемые через этот самый прилавок механизмы, так напоминающие волшебные изобретения из сказок. И вокруг была тишина, и только тиканье часов отскакивало от стен, и можно было поверить, что чудо совсем рядом – нужно лишь ясно его представить, во всех цветах, формах и деталях; но придумать чудо ещё сложнее, чем его сотворить, и потому оно обычно спонтанно и случайно и рождается из дела, а не мечты. Продавца не было видно и из мастерской за дверью не раздавалось ни звука, однако, все витрины всё равно были закрыты стеклом. Нуллус уже подумывал, а не разбить ли ему одну, когда увидел в углу полки с множеством ячеек. В пронумерованных ячейках лежали часы, принесенные в ремонт и ожидавшие возращения на руки, столы, стены и в карманы своих хозяев. Нуллус, чувствуя, как быстро забилось сердце и как перехватило дыхание, осторожно обошёл прилавок, схватил первые попавшиеся часы и, с трудом подавляя желание побежать и соображая на ходу, в какую сторону должна открываться дверь, быстрым шагом вышел на улицу.

Едва Нуллус завернул за угол, он помчался к реке, придерживая рукой добычу в кармане и улыбаясь. Топот раздавался по округе, опережая неприятные для жителей вести. Нуллус бежал, обгоняя одних прохожих и сталкиваясь с другими. Он был уверен, что никто не вспомнит невысокого темноволосого мальчишку, куда-то спешащего по своим делам, пока взрослые сами спешили по своим, куда более важным. Сначала закончился дом, а потом и улица. Земляная накатанная дорога виляла по лесу, поворачивая то влево, то вправо, и Нуллус, не бегай он здесь всё лето, пожалуй, бы и не удивился, покажись сейчас, после множества поворотов, за лесом городок, из которого он и выбежал несколько минут назад. У самого края дороги в огромном муравейнике муравьи тащили громадную саранчу. Они ползали по ней, ещё движущейся, и облепляли, и кусали её, бросали её и исчезали в куче, но другие муравьи, просто пробегая мимо, рывком вновь сдвигали добычу места. Нуллус бы всё это заметил и непременно помог бы либо муравьям, либо саранче, но он был взволнован, отчасти счастлив и весел, да и просто спешил. Издалека он увидел цветастые майки своих друзей, сидящих на берегу, и перешёл на шаг. Реальность оказалась не такой, какой она виделась день назад. Показывать украденное вдруг расхотелось, но мальчишки на берегу, опередив все дальнейшие мысли, вдруг вскочили и принялись махать Нуллусу руками, словно тот не знал куда идти. Сбоку, с околка на околок перелетали грачи, громко крича.