Влада Билоус - Когда придёт Человек

Наши дни

Роман не мог соображать. Ему казалось, что он ничего не видит: только красные и белые вспышки мечутся перед глазами. Стеллажи, стеллажи – много разных инструментов. Водитель полулежал на испачканном мазутом диване в маленьком гараже. Казалось, что стены начали двигаться, а потолок и вовсе скоро упадёт ему на голову.

Сердце стучало, словно он перепил кофе. В гараже было холодно, и поэтому Роман ещё сильнее ощущал свою повышенную температуру. На лбу выступила испарина.

Он голоден. И когда Роман голоден, весь мир становится для него блеклым и незначительным. Это его жизненная необходимость – есть.

Водителю казалось, что он начнет царапать бетонные стены и лезть на потолок, настолько ему было дурно. Его организм требовал положенный в это время ужин, а контакт с человеком только раздразнил желудок.

Зачем только этот мальчишка схватил его за руку. И если бы не Саша, вовремя выбежавший из раздевалки, Роман (он был уверен в этом) сожрал бы новенького. «Да… Хорошо, что Вознесенский меня выгнал, очень хорошо», – думал он. Но тут же поток чужих воспоминаний заполнил его голову, и места для собственных мыслей не осталось.

Его вырубило. Роман словно упал в обморок. Только вот обморок был болезненным: сопровождался дрожью в конечностях и судорогами. Он с мучительным усилием пытался сдержаться и не превратиться в чудовище.

Дыхание его замедлилось, стало глубоким и тяжелым. Сознание отключилось, остались только полупрозрачные мысли – неконтролируемые, как видения или галлюцинации.

Будто бы Роман – зритель прожитого другим человеком кино.

Из темноты беспамятства выплыло лицо девушки.

Вот она сидит напротив за столом, размешивая кубики сахара в кофе. У девушки красивое круглое лицо и правильные черты, как с иконы: длинный прямой нос, серые глаза, маленькие пухлые губы, русые волосы. И храм таким иконам, как она, дом и быт, не было в ней с виду какой-то авантюрности. Роману она не понравилась.

Тут он понял, что смотрит на девушку глазами нового санитара. Зовут её Голякова Алена Олеговна, отец – полковник ГСБ, а мать – учительница начальных классов. Сама она – студентка.

А потом Алена с санитаром куда-то идут вместе. Идиллическая сцена, как пастораль. Любовь.

Затем образ девушки сменяется женщиной, блондинкой пятидесяти лет, а картинка вокруг приобретает очертания пыльной и старой, заставленной статуэтками квартиры. И Роман понял, что эта самая женщина с грустно искривленными тонкими губами – мама санитара, Мария Лукьянова. В её уставшей улыбке читались обожание, понимание и даже снисхождение: так только мать может смотреть на своего ребёнка, понимая, что тот уже вырос и сам горазд распоряжаться своей жизнью.

Роман увидел, что санитар живет в таком маленьком стеклянном шаре, где весь его мир ограничен бытом, училищем и карьерной лестницей. Вот он подрабатывает в амбулатории, вот по вечерам пишет конспект, вот идет на пары, уставший и желающий поскорее поспать, вот что-то учит, обыскивает сеть в поисках работы, листает вакансии в центральной больнице (без этого – никак).

Роман проснулся.

Свет гаражных ламп ударил в голубые глаза. Те на мгновение вспыхнули и погасли. Зрачки расширились. Он облегченно выдохнул: приступ закончился.

Роман телом ощущал блаженство. И в голове его лишь повторялось: «Полегчало, полегчало, полегчало». Он успел тысячу раз проклясть себя и нового санитара за то, что тот пришёл на сорок минут раньше положенного, и Вознесенский не успел украсть для Романа человечины.

Боковая дверь гаража скрипнула и отворилась.

– Ну и дубак у тебя тут, – это был Саша. Он бодро забежал в помещение, потирая ладони.

– Чего тебе? – Роман бревном распластался на диване, а лицо его, из без того бледное, приобрело землисто-серый цвет.

Вознесенский сел рядом. В руках он держал металлический контейнер.

– Я схожу с ума, Сань… Са-а-аш, мне ужасно плохо. Пожалуйста, отвлеки меня! – водитель поднялся и схватил друга за плечо. – Я не могу ждать, я не могу ничем заняться, только бы унять себя! – затараторил он.

Глаза Романа опять загорелись голубым светом.

– Я таки вынес для тебя кое-что, – сказал Вознесенский и от гордости за свою ловкость усмехнулся. – Кстати, новенький в обморок упал.

Роман кинулся обнимать и целовать Вознесенского в обе щеки.

– Господи, Рома-а-а, фу. Ты хоть услышал, что я сказал?

– Давай сюда, – Роман прижал контейнер к телу. – Так. А теперь выйди. Хорошо? И… И. И. И, – он вскочил и заметался по гаражу. – И… Вот! – водитель бросил другу радио. – Включи музыку! – заорал он, беспокоясь, чтобы Вознесенский не слышал чавканье.