Виталий Конеев - Я, Иосиф Прекрасный

– Когда же вы убьёте Агенобарба?! – вновь крикнула Эпихарида и повернулась на ложе лицом к префекту Руфу. – Ну, а ты что молчишь?

– Я не знаю: каким образом она оказалась среди нас, – раздражённым голосом заговорил префект, – но уверен, что если заговор будет раскрыт, то только по вине этой женщины.

– Отон, – окликнул друга Гней Пизон. – Ты что-то хотел сказать.

– Да. Я заметил, что Агенобарб с симпатией относиться к Иосифу. Иосиф может помешать нашему заговору. Его надо убить, как можно скорей.

– А как он может помешать нашему заговору? – спросил Пизон, рассматривая в зеркало свои гнилые зубы, и рассмеялся, потому что все друзья Нерона были заговорщиками.

Афраний вдруг прыжком вскочил с ложа и ударил в ладоши.

– Какая игра, достойная божественной игры Августа!

Светильники стояли только вокруг столов. В триклинии было сумрачно, и никто не заметил, как вошёл император, сопровождаемый Тигеллином. Тигеллин знал о заговоре, но боялся назвать Нерону имена заговорщиков, его друзей из страха перед ними. Сейчас он скользнул назад, во двор, чтобы окликнуть центурионов и трибунов претория. Все они были заговорщиками.

Император стоял неподвижно у входа, потрясённый тем, что он услышал: его лучшие, верные, как он думал, друзья – были его первыми врагами. Страх сковал душу Нерона. Он весь покрылся холодным потом. От него тотчас стало исходить зловоние, которое ощутили пировавшие друзья.

– Он в страхе, – тихо шепнул Отон Пизону. – Его нельзя выпускать из триклиния. Прикажи Руфу.

– Что приказать? – так же едва-едва слышно, дрожа всем телом, спросил Пизон, продолжая смотреть на себя в зеркало, на свой широко открытый рот, громко крикнул: – Мне сейчас не до игры! Зубы болят!

– Не ты ли, Пизон, хочешь быть императором? Вот удобный случай покончить с ним.

– С кем? – нарочно спросил Пизон, с ужасом наблюдая искоса за неподвижной фигурой императора.

Сцевин оторвался от корыта и без помощи знака плодородия увидел и узнал Нерона.

– Да, игра была замечательной, – сказал Сцевин и многозначительно добавил: – Но в каждой игре есть конец, а в вашей игре я его не вижу. Пизон, сделай конец игры.

В глубине дворца зазвучали тяжёлые, быстрые шаги преторианцев, грохот сапог, окованных железом. Пизон облегчённо перевёл дух. Но когда из темноты вышли вперёд центурионы и трибуны, у него захолодело в груди: это были заговорщики!

Император находился в кругу врагов. Он верил и не верил в игру друзей. Продолжая стоять на одном месте, Нерон лихорадочно вспоминал прочитанные книги о заговорах против принцепсов клана Юлиев-Клавдиев, вспоминал, чтобы понять то, что происходило перед ним сейчас. Афраний, Пизон, Отон были его первыми помощниками, когда он днём или ночью грабил банки, склады с товарами, насиловал девушек. Нерон осыпал друзей деньгами, которые они разбрасывали, как зловонный мусор. Многократно отдавал им своё тело! Он верил и не верил в их предательство.

Император обернулся и увидел, что преторианцы держали правые руки на мечах. У Нерона затряслись под тогой ноги от страха, что пришёл его смертный час. Ведь преторианцы не могли бояться друзей императора. Они ждали сигнал, чтобы убить Августа! Смотрели на Пизона и Руфа. Впрочем, в эти же секунды Нерон вспомнил, что преторианцы обязаны были по праву своей службы и охраны жизни императора держать руки на мечах, а смотреть внимательно на всех людей, которые окружали Августа. Но это понимание ничуть не успокоило Нерона. Страх леденил его душу. Его ноги ослабли. Его тело источало зловонную влагу. Она обильно катилась по лицу, заливала глаза, больно щипала их. Но он не мог утереться, настороженно осматривая своих друзей.

В триклинии наступило молчание. Воздух сгустился. Все хрипло дышали, понимая, что сейчас должно было произойти святотатственное дело: убийство повелителя Вселенной.

Нерон молчал и не двигался, боясь каким-либо жестом спровоцировать покушение заговорщиков на его жизнь.

– Да, игра неплохая, но не сравнимая с моей игрой, – добродушно сказал император.

Он прошёл вперёд, возлёг на свободное ложе, которое было на одном уровне с другими. Взял у раба перышко и облегчил желудок от пищи. Потом охотно стал угощаться драгоценной едой, беспечно и нудно, как обычно, говоря о своём великом актёрском мастерстве, давая советы Пизону. Накушавшись и вновь облегчив желудок, Нерон сел, снял с плеча кифару, с которой он не расставался даже отходя ко сну. Всегда сжимал её в объятиях, как женщину. Неторопливо настроил инструмент. И запел «Иллиаду» Гомера. Его сиплый голос пел отдельно от звона кифары, пел долго, рассказывая о войне за Трою, о приключениях Уллиса.