Виталий Конеев - Я, Иосиф Прекрасный

Идя следом за парнем, Иосиф пригляделся к его шрамам, и понял, что перед ним бывший раб, который недавно носил железный ошейник.

Небольшая горная долина была наполовину распаханной. На борозде лежала деревянная соха, вырубленная из куска дерева, с одной ручкой и с кожаным ремнём. Старейшина указал пальцем на соху, махнул рукой в сторону поля и молча ушёл вниз.

Молодой ессей хмыкнул и ткнул пальцем на ремень сохи.

– Что я должен делать?

Ессей прижал палец к губам и, усмехаясь, жестом руки объяснил, что ремень нужно накинуть на плечи. И так как Иосиф изумлённо смотрел на отшельника, тот набросил ремень на юношу и толкнул его вперёд. Но Иосиф в полной растерянности стоял на одном месте. Бывший раб беззвучно, сотрясаясь плечами, рассмеялся, потом оглянулся по сторонам и тихим голосом сказал:

– Уходи.

Кровь бурно прилила к щекам Иосифа. Ему было стыдно своей недавней уверенности, что он легко мог прожить три года среди ессеев. Нужно было возвращаться домой к книгам, к чистой постели, к вкусной еде и к безмятежной жизни, полной праздности и удовольствий. Мысленно он увидел фарисеев, Аристобула. Они отворачивались от Иосифа. В эти секунды он понял, что если вернётся домой, то никогда не решится выйти на улицу.

Иосиф поправил на плечах ремень и потянул соху. Она была тяжёлой, и юноша наклонился вперёд, сорвал соху с места. Он сделал десять шагов и рухнул на колени. Ессей сокрушённо покачал головой и вновь предложил Иосифу удалиться. Но тот, сидя на земле, растерянно смотрел на свои руки с розовой кожей и длинными красивыми ногтями. Только теперь Иосиф понял, что тяжёлая работа могла оставить на его руках царапины, а ногти – сломать. Нужно было на что-то решиться до того, как он поднимется на ноги.

Иосиф поднёс пальцы ко рту и начал быстро откусывать зубами длинные ногти, чувствуя, как по его щекам заскользили слёзы. Ему было жалко себя. Он решил остаться у ессеев, уверенный, что через два-три дня здесь появятся мать и Аристобул, чтобы увести его домой. И тогда Иосиф мог бы без стыда смотреть в глаза тем людям, которым он часто говорил о своём желании удалиться в пустыню к ессеям на три года.

Иосиф поднялся на ноги, накинул на свои плечи ремень и, низко наклонившись, поволок за собой соху. Работа была не трудной. Острый конец сохи легко взрыхлял мягкую, тучную землю. Но разум Иосифа протестовал против любой физической работы, а его девичье тело не желало носить на себе ярмо. Чувство унижения переполняло душу Иосифа. Он то и дело непроизвольно поднимал руки к ярму, чтобы сбросить его и немедленно уйти домой, и опускал их, мысленно увидев фарисеев, которые, счастливо улыбаясь, истязали свою плоть во имя Бога.

Когда он поворачивался на поле в обратную сторону, то с надеждой смотрел на тропинку, надеясь увидеть на ней Аристобула.

Внизу прозвучал металлический звук, и ессей молча остановил Иосифа. У юноши тряслись ноги, а спина не разгибалась. Ессей обнял его за пояс и повёл по тропинке вниз.

Перед пещерами на широкой площадке с каменной ямой, полной воды, раздетые донага ессеи брали воду кожаными вёдрами, отходили к обрыву и тщательно обмывали свои тела. Тоже сделал Иосиф. Потом по знаку старейшины ессеи встали голыми коленами на россыпь мелких камней, обратившись лицом в сторону далёкого Иерусалима, протянули к нему руки и начали молча молиться.

Иосифу никто ничего не объяснил, не предложил делать так, как делали все. Он не знал имена ессев, старейшины. И его никто не спросил: кто он?

Иосиф встал голыми коленами на щебёнку и, с трудом удержав крик, рухнул на бок. Ему было стыдно перед замершими ессеями. Он раз за разом поднимался и вставал на колени и вновь, плотно сжав губы, валился на бок, чувствуя резкую, нестерпимую боль. Он возился позади ессев. А они, словно каменные, неподвижно стояли на коленах с поднятыми руками и молча творили молитвы.

По знаку старейшины люди поднялись на ноги и ушли под навес скалы, где стояли грубо сколоченные столы и лавки. Повар налил каждому в подставленную деревянную чашку похлёбку, протянул кусок хлеба, дикие маслины.

Едва Иосиф поднёс ложку с дурно пахнувшим варевом к губам и чуть потянул его в себя, как вздрогнул всем телом от чувства отвращения, гадливости и тошноты. Он быстро зажал левой рукой губы и напрягся, чтобы не извергнуть из себя то, что было в желудке, потом осторожно оглянулся. Все торопливо кушали и смотрели только в свои чашки. Сидели неподвижно. Иосиф не смог побороть тошноту и не решился кушать баланду. Он осторожно отщипнул зубами кусочек хлеба и опять зажал пальцами губы, чтобы не выплюнуть изо рта гадость и мерзость. Применив невероятные, неизвестные ему до сего дня усилия, он проглотил плохо разжёванный кусочек хлеба. Но его желудок не хотел принимать нечто ужасное, и возмущённый поступком Иосифа толкнул кусочек назад. Иосиф зажал губы двумя руками и напряжением всего тела вернул пищу в желудок. Потом взял маслину. Она была невкусной. Он такие маслины никогда не ел. Непроизвольно Иосиф вспомнил, как недавно, поздно утром мать входила в его спальню и нежным голосом говорила: «Что ты хочешь покушать, моя девочка?» Он лежал на мягкой постели под пушистым одеялом и неторопливо называл то вкусненькое, что хотел бы съесть.