Виталий Конеев - Я, Иосиф Прекрасный

– Яков, я не раз предупреждал тебя, чтобы ты не развращал людей своим братом. Знай! Я убедил синедрион взять тебя на суд. Ты можешь спастись только у жертвенника!

– Кто такой Яков? – спросил Иосиф Беренику.

Хотя в эти секунды его ничуть не интересовал неизвестный нищий из Галилеи. Он так сказал, чтобы скрыть от матери бурю возмущения в его душе от её поступка, который унизил Иосифа на глазах всех верующих.

Когда он шёл по ступеням вверх, то смотрел только себе под ноги, чувствуя, как горело его лицо от стыда. Ему казалось, что люди глядели на него как на ребёнка из-за поступка матери. Иосифу было трудно дышать. Он боялся, что слёзы сейчас покатятся по его лицу. Юноша не заметил, как поднялся наверх к тому месту, где была закрытая площадка для женщин.

Береника остановила его, насупленного, глядевшего себе под ноги. Она протянула сыну и положила на его руки овна, и ушла. Он остался один.

Вместе с людьми Иосиф поднялся по ступеням на обширную площадь и остановился, потому что услышал сбоку вверху громкий смех и слова, сказанные по-гречески:

– Ха! Посмотрите на этого хорошенького мальчика с козлом в руках. Он дрожит как после попойки. Я бы с удовольствием развлёкся с ним наедине.

На площади перед Храмом было много людей, но все они молчали, вели себя тихо и настороженно, потому что знали, что находились перед лицом Бога. Нищие земледельцы из Галилеи перед Храмом кричавшие и бившие кулаками в грудь, теперь робели, иные растерянно улыбались, чувствуя на себе взгляд Бога.

Голос прозвучал в замкнутом пространстве. Простолюдины не знали греческий язык. Его не должны были знать левиты, священники и первосвященник. Но Иосиф воспринял слова так, как если бы они были сказаны на арамейском языке. Оскорбление было невыносимым для юноши. Его душа заполнилась чувством ярости. Он взглянул на галерею, где стояли, опираясь на перила, в вольных позах легионеры, которых по старинке в империи называли «римлянами». В действительности, простолюдины Италии в легионах не служили, не хотели. На галереи стояли эллины, которые были навербованы в Самарии. Им было скучно и утомительно стоять на солнцепёке. Они оживились, при виде гнева на лице юного еврея.

– Он отомстит тебе, Скукосис.

Скукосис разъял свой рот, смеясь нарочито каркающим смехом, и указал пальцем на Иосифа.

– Ты кому собираешься отомстить? Мне, римлянину? Ты поганый еврей, жрущий человечину!

Свирепый взгляд Иосифа остановился на цепочке левитов, которые поднимались на площадь снизу, неся на спинах вязанки пальмовых поленьев. Иосиф уже хотел отшвырнуть в сторону овна и прыжком броситься к ближнему левиту, чтобы выхватить у него из связки поленья, как вдруг перед ним, как стена, появился человек и крепко сжал пальцами плечи юноши. Он не сразу понял, что перед ним стоял первосвященник.

– Я ждал тебя, Иосиф, – сказал он, улыбаясь юноше отеческой улыбкой. – Я решил доверить тебе чтение Святого Писания в Храме и толкование святых текстов. Между прочим, в Храме тебя ожидают известные книжники и фарисеи, которые пришли, чтобы послушать тебя, Иосиф.

Чувства мгновенно изменились в душе юноши. Ему стало стыдно, что первосвященник увидел на его лице выражение злости. Тем более что это произошло перед лицом Бога.

Иосиф задыхался от бури противоречивых чувств. Невольные слёзы скользнули по его щекам. Он ощутил их и совершенно потерялся, не зная, что сказать в ответ первосвященнику и как вести себя.

Первосвященник обнял Иосифа за плечи и повёл его к жертвеннику, говоря с ним приятным, отеческим голосом. Конечно, первосвященник Храма знал греческий язык, и каждый день слышал оскорбительные фразы легионеров. Но он не мог жаловаться прокуратору на поведение легионеров, потому что первосвященник не должен был знать греческий язык.

Часть сваренного левитами мяса Иосиф принёс на деревянном блюде матери.

– Что с тобой случилось? – мягким, нежным голосом спросила Иосифа Береника и потрогала пальцами его лоб.

Он мотнул головой, сердито взглянул на мать и резко ответил:

– Не говори со мной так! Я давно взрослый человек!

– Ты сердишься. А Бог на тебя смотрит.

Он спохватился и, виновато глядя на мать, пробормотал:

– Да, но ты не говори со мной, как с маленьким ребёнком. Мне стыдно. И ещё…

Иосиф хотел сказать, чтобы она никогда больше не брала его за руку. Но не решился, сказал другое, словно и думал это сказать с самого начала:

– И ещё вот что, – заговорил он, краснея лицом под внимательным взглядом матери, но, не зная чем закончить фразу, нарочито бодро добавил: – И это всё, что я хотел сказать.