Иоасаф Любич-Кошуров - В Маньчжурских степях и дебрях

— Железнодорожный.

— Никак нет, ваше превосходительство, с моста.

— Не врешь?

— Ей Богу-с, ваше превосходительство, для чего врать.

— Сам вывинтил?

— Сам-с.

Позовет инженеров.

— Может от того болта мост обвалиться?

Ну те, конечно, сейчас — циркуль, ватерпас, отвесы. Принесут…

— Может.

— Позвать адъютанта.

Придет адъютант, вытянется, руку к козырьку, — все по форме.

А генерал:

— Выдать шпиону Васильеву из моей собственной казны десять целковых.

Большой фантазер был Егорка!

Необыкновенно живо и картинно представлял он себе этого японского шпиона Васильева.

И ему казалось, что если изловить такого вредного и пройдоху человека, то его ни за что не оставят без награды.

И вот однажды Егорка явился к начальству с хунхузом.

— Поймал-с, — заявил он. — Ну, ты.

И, схватив хунхуза сзади, за крепко стянутые локти, выдвинул вперед.

— Вот он-с.

Он словно лошадь показывал.

Он даже отступил немного в сторону и потом назад и окинул хунхуза с головы до ног довольным взглядом.

Словно сам он вырастил того хунхуза и теперь вывел на продажу.

Потом он похлопал хунхуза по плечу и перевел глаза на офицера.

— Здоровенный, ваше благородие, страсть какой.

И толкнул хунхуза слегка ладонью в плечо.

— И не сдвинешь…

Его попросили рассказать, где он достал хунхуза.

Он говорил долго, не опуская ни одной подробности и, как всегда, необыкновенно картинно.

«Иду, значит, так лощинка, этак лесок.

На охоту вышел.

Думаю: Может, что попадется.

Сами изволите знать, какие наши дела! Что убьешь — тем и сыт. Да, хорошо… иду… Конечно, тишина это, никого. Иду, думаю: Эх, хоть бы Бог благословил.

Вдруг слышу: Та-та-та, та-та-та.

Говорят где — то… Остановился… Слышу и то турукают. Прислушался— не по-нашему.

Стой, — думаю.

А у меня всего на всего восемь патронов… Ей Богу-с… Хорошо, думаю…

Как быть… Непременно это они.

Зашел в кусты, пополз.

Земля это мокрая, сами изволите знать — только оттаяла. Руки в грязи, борода в грязи, колени в грязи.

Одначе, ползу.

Сам ползу сам молитву читаю. Потому что, посудите сами, ведь один, и всего на всего, восемь патронов. Ей Богу-с, не вру. Да один еще не лезет: раздуло.

Ползу и думаю: Как попадется мне этот патрон после первого выстрела, что я тогда буду делать.

Отметил я его крестиком, да ведь тут уж где разбирать?

Сам себя ругаю: — Дурак ты, Егор, как есть дурак; было бы тебе этот патрон положить отдельно.

Хорошо, полз-полз, и вдруг мое почтенье… Вижу — сидят трое… Недалеко лошади ходят. Закусывают.

Ну и вы знаете, как это у них? Сейчас возьмет кусок в рот, оттянет как, с позволения сказать, резину, ножом — чик, отхватит, и проглотить, опять оттянет и опять — чик…

Совсем недалеко.

Даже слышно, как чавкают.

Как быть? Вижу — у них ружья. Опять же лошади… Подумал, подумал.

Эх, была не была.

Конечно, их трое, конечно, у них ружья. Да… Но тут запятая. Они меня не видят, а я вижу.

Приложился.

И знаете, не сразу выстрелил.

Оторопь взяла.

А ну как, думаю, мимо, а ну как, я-то в них, а они-то в меня… Да в три ружья, да ружья-то, вижу, у них магазинные… Стало-быть, я-то раз, а они пятнадцать раз.

Но, между прочим, выстрелил.

Гляжу один — брык.

Поглядел этот ли, по которому стрелял? Вижу — этот. Крайний, как сидел, так и уткнулся носом.

Я опять, вложил патрон, а уж стреляный не подбирал. Приложился опять.

И тут слышу: хлоп! хлоп! Потом опять: хлоп! хлоп! По дыму бьют.

Одна пуля сюда, другая сюда, третья прямо в землю, да знаете, это, с отскоку: ж-ж-ж…

Прямо над ухом.

Хорошо.

Погоди ж ты, — думаю.

Выбрал одного, навел.

Тут опять: хлоп!.. И вижу сбился я с цели, а они опять: трах!.. — не дают прицелиться.

Я это, только за спуск, а тут: ж-ж-ж… Сами посудите, ведь это хоть на кого доведись.

Хорошо. Однако, еще одного все-таки ранил. Да, должно быть, плохо задел. Качнулся только. Потом вскочил на лошадь; другой тоже.

И, значить, сейчас в лес.

А я вдогонку. Раз, другой. Гляжу — со всего размаху бряк лошадь. Так и покатилась.

Подбежал, вижу живехонек, т. е. он-то, вот этот.

Ну я, конечно, сейчас руки ему бечевкой и к вашей милости, потому что думаю: Они рассудят, кто прав, кто виноват. Говорят, они мосты портят».

И, кашлянув в руку, Егорка отступил назад и опять, оглянув хунхуза со спины, произнёс:

— Вот он какой дубина.

От солдат Егорка узнал, что его хунхуза отдадут китайским властям.