Gram Lee Miller - Потерявшийся (в списках смерти не значится)

Боевики сели за стол. Стула было всего три и один табурет у печки, поэтому на стулья у стола сели главарь и, видимо, две его «правые» руки – остальные остались стоять, подперев стену дома.

– Ну чё? – главарь бандитов взглянул на хозяина. – Угощай гостей, что ли.

Дед вёл себя достойно и ничем не выдавал своё беспокойство: он зашёл в спальню, достал три бутылки самогона и поставил их на стол; из комода достал четыре стакана и так же спокойно выставил их перед боевиками.

Всё то время, что он суетился, главарь пристально наблюдал за стариком. Автомат боевика лежал на его коленях.

– На отшибе живешь, – нарушил тишину главарь. – Ну вот я и думаю: дай зайду. Все равно гулял без дела. – Он улыбнулся. – Я Алхазур.

– Иса, – ответил чеченец. – Закуска в сенях… – произнес Иса и дёрнулся в сторону сеней, но главарь остановил его:

– Сядь! – Иса рухнул на табурет у печки. – Балу нам принесёт. Правда ведь, Балу? – повысив голос, Алхазур шутливо позвал своего пулемётчика.

Тот, не говоря ни слова, занёс на кухню хлеб, банки с соленьями и кастрюлю с лагманом.

– Хорошо живешь… – с укором сказал главарь. – Хитрый, да?

– Чем Аллах послал…

– Ну, конечно. Аллах милостив…

Один из сидящих за столом боевиков открыл бутылку самогона и разлил по стаканам.

– Давай выпьем, старик, – Алхазур протянул чеченцу стакан. – Смерть неверным! – И он залпом проглотил содержимое стакана, а за ним и его товарищи.

Боевики потянулись за «закуской» и загремели крынками. Иса придвинул табурет к столу и выпил самый последний из них.

Десять минут спустя, ситуация перестала казаться Исе ужасной – самогон сделал свое дело. Иса даже осмелел.

– Ты чеченец, Алхазур? – спросил он.

– Да…

– Ну и как живётся тебе?

– А тебе? – Алхазур, хрустя солёным огурцом, упёрся локтями в край стола. – Правоверные мусульмане сражаются за свою Родину, за Свободу, и погибают каждый день от рук неверных, а ты? Сидишь и ждёшь, скотина, когда всё кончится, чтобы снова пахать свой огород и сажать картошку. Похую тебе, под кем жить и кто тебя на работу гонять будет.

– Мир, – спокойно произнес Иса, – это наивысшее счастье для старика. Старость, проведённая в мире и покое, в окружении любимых и любящих и родных людей: супруги, детей, а затем детей их детей и детей их детей… А потом тихая смерть в своей постели. Но я лишился этой возможности. Мне 62 года, и я потерял любимую дочь на этой войне. За геройство немногих – страдание миллионов, это слишком большая цена. Но я заплатил… Не видел я ничего плохого в земледелии и поедании собственных плодов со своего огорода, не видел я ничего плохого, когда работали заводы и фабрики и наш город процветал. Он не был разрушен до основания, не был залит кровью, не был городом—призраком. И я рад был ходить на работу и мечтал об отдыхе. А сейчас? Что есть сейчас у ВАС? То, что началось вот так, – Иса махнул рукой в сторону окна, – так и закончится. А, может, не закончится никогда… Я заплатил своим ребёнком, и я тебе ничего не должен и не боюсь тебя, понял? – Он с ненавистью подался туловищем слегка вперёд и сглотнул накатившие слёзы.

– Сказать по правде, – проговорил после непродолжительной паузы Алхазур, – чешется у меня рука пристрелить тебя. Но я тебя уважаю. Что-то есть в тебе из… прошлого, из старины. Наверное, ты просто похож на моего, выжившего из ума, трусливого старика.

Вадим лежал на улице под крыльцом и наблюдал двух боевиков: они о чём-то говорили на своём, временами весело смеялись… Один из них зашёл отлить за крыльцо и его моча, просачиваясь чрез доски, попадала на Вадима – на его автомат, майку, лицо. Вадим стиснул зубы и терпел. Он понимал, что должен терпеть. Если в доме тишина, значит, ребята тоже спрятались и ещё есть шанс на то, чтобы выбраться отсюда живыми. В доме тишина… «Надо ждать», – подумал Вадим.

Боевики допивали третью бутылку. Серёга лежал под кроватью и через узкую щель не плотно прикрытой занавески мог видеть край стола и главаря боевиков. Граната в его правой руке отмокла от пота, а кисть и пальцы онемели от слишком долгого и судорожного сжимания.

Девочка в руках Данилы мучительно пыталась сдержать кашель – её тело сокращалось раз за разом и это создавало реальную опасность; Данила устал стоять и весь затек, он, что было сил, зажал девчонке рот своей левой ладошкой, а в правой теперь держал нож. Она слушалась, но переставала контролировать себя, особенно тогда, когда Данила решил зажать ей ещё и нос – теперь она вовсе не могла дышать, и едва заметно начинала извиваться в его смертельных объятиях. Но он не мог остановиться, не мог ослабить хватку, он даже не понимал, что зажал ей оба выхода для вдоха…