Антон фон Перфаль - Месть десперадо. Эпизод из жизни Хоакино Мурьеты

– Папа, ведь мне не придется больше лежать в этой отвратительной телеге, где меня убивает жара, где вечная тряска мучает мою голову? Ах, как мне было тяжело во время лихорадки! Я все время видела вокруг себя дикие фигуры индейцев, напавших на наш лагерь… слышала их отвратительные крики, стоны раненых… потом мне показалось, что я опять в раскаленной пустыне, умираю от жажды… Папа, как мне было плохо! Доброе лицо смуглого человека первое, что пробудило меня от этого лихорадочного бреда… и как я ему благодарна! Где же он? Я сама хотела бы высказать ему свою благодарность.

Галлет, внимательно прислушивался к словам дочери, которая сегодня в первый раз после долгого времени говорила осознанно и понятно.

– Успокойся, Дженни, он сейчас придет, ведь он – хозяин дома, в котором ты теперь находишься. Все, что ты видишь здесь, – все это принадлежит ему.

Джейни провела исхудалой рукой по лбу и с удивленным взглядом обвела комнату.

– Как здесь хорошо! – воскликнула она. – Совсем как в нашем милом домике в Виргинии! Если бы мы никогда не уезжали оттуда!

– Да, если бы мы не уезжали оттуда! – тяжело вздохнув, повторила мать. Когда-то она была красивая женщина, но лишения тяжелой дороги и мучительный страх за больную дочь отразились на ней. Несчастное золото! И скольких еще людей оно сделает несчастными! Широкий кровавый след протянулся от одного океана к другому, а ведь это пока еще – только начало!

Галлет знал, что предложение дона Педро найдет здесь самую благодарную почву. План, набросанный им внизу, на веранде, становился все крепче и реальнее.

– Успокойтесь! – сказал он, – я пришел к вам с новостью, которая сразу разгонит все ваши печали… Дон Педро готов дать нам нужные средства, чтобы мы могли поселиться здесь.

В первый момент его жена словно окоченела, но через мгновение бросилась на шею мужа, плача и смеясь, в одно и то же время.

– Джон, наконец-то Господь услышал мои мольбы у постели больного ребенка о спасении нашем из нашей беды! Как ты можешь оставаться таким хладнокровным, таким спокойным?.. Ты не радуешься вместе со мной?.. – и она с затаенным страхом взглянула в лицо мужа. – Джон, ты все еще думаешь об этом проклятом золоте, которое чуть не забрало у нас нашу Дженни… в такую минуту!

Дженни между тем хлопала в ладоши от восторга.

– Это очень добрый человек! Как я буду любить его, как буду благодарить… Не правда ли, мама, его надо благодарить на коленях?!

– Правда, дитя мое! Сперва он спас нам твою жизнь, а теперь хочет спасти и всех нас. Мы бесконечно обязаны ему, и никогда не будем в силах выплатить свой долг.

Чувство благодарности, охватившее дорогих существ, отразилось и на самом Галлете.

– Да! – сказал он, и в душе снова повторил это слово.

Вошел Джордж. Он ходил присмотреть за быками и принес все самое необходимое из телеги в дом.

– Черт возьми! Что у вас тут творится? – крикнул он, увидев слезы на глазах матери и сестры, – с чего это вы разревелись? Ведь Дженни уже поправилась, и завтра мы можем выехать, если вы не вздумаете согласиться на предложение этого старого дурака.

– Джордж! – сердито перебила его мать, – не смей в моем присутствии говорить так о нашем благодетеле! Как тебе не стыдно!

Отец также прочел ему строгий выговор, а личико Дженни продолжало пылать – но теперь уже не от лихорадки, а от гнева. И Джордж принялся изворачиваться.

– Да я вовсе не имел никакой дурной мысли, – оправдывался он. – Я хотел только сказать, что нам не придется чувствовать себя обязанными перед кем бы то ни было, если бы мы шли своей дорогой. По-моему, это – настоящее несчастье, что мы попали сюда, к этим испанцам. А ведь, через два дня все было бы кончено, и мы сидели бы уже за своим столом. Как бы там ни было, а я ни в каком случае не буду кланяться этим неучам-гидальго – ни дону Педро, ни глупому Антонио. Они ведь уверены, что у них в жилах течет совсем иная кровь, чем у нас, – это всем известно.

– Я бы очень хотела, чтобы у тебя была хоть капелька их крови! – с гневом заметила ему мать.

– Ты сама виновата! – дерзко отвечал Джордж, – надо было выйти замуж за испанца.

Это переполнило, наконец, даже меру терпения самого Джона Галлета: он взбесился и поднял было кулак, но Джордж быстро выскользнул из комнаты.

Между тем дон Педро и Антонио подъезжали к стоянке золотоискателей. Тут царило необыкновенное оживление. Телеги с раскинутыми на них белыми холщовыми шатрами образовали круг: за время своего многомесячного пути, когда телеги не раз представляли собой защиту лагеря от нападения врагов, у путешественников это вошло в привычку, и они сохранили ее даже теперь, при изменившихся обстоятельствах, хотя в этом уже не было ни малейшей надобности. Внутри этого круга жизнь была в полном разгаре: в середине пылал большой костер, женщины вытаскивали из телег посуду и съестные припасы, мужчины всех возрастов – от старика до маленького мальчика, загорелые и обветренные – хлопотали около волов и быков или же стояли и лежали группами, занятые оживленным разговором, куря и отплевываясь. Большие широкополые шляпы лихо сидели на всклоченных волосах, целыми месяцами уже незнакомых с ножницами. Красные и синие фланелевые рубашки пестрели бесчисленными заплатами или клочьями висели на отощавших владельцах. За поясом у каждого блестел револьвер и широкий нож, к колесам телеги были прислонены ружья всевозможных форм и конструкций. Дети в грязных рубашках и часто совсем без одежды выползали изо всех дыр, выглядывали из каждой складки холщовых кибиток, перекрывая своим резким криком весь остальной шум лагеря. Между ними шныряли большие овчарки в поисках какой-нибудь корочки.