Януш Красинский - Сын Валленрода

Тяжелое положение растерзанной и поруганной страны усугубляло отсутствие единства в Сопротивлении. Оно распадалось на два противостоящих лагеря с четко разграниченной стратегией и тактикой, диктуемой диаметрально противоположной политической ориентацией. Блок левых социалистов, радикального крыла людовцев (крестьянская партия) и беспартийных прогрессивных общественных деятелей во главе с Польской рабочей партией, преемницей КПП, сплачивал массы вокруг идеи нового, народно-демократического государства, дружественного Советскому Союзу, и вопреки материальным и техническим трудностям широко осуществлял силами своей боевой организации Армии Людовой высшую форму Сопротивления — вооруженную борьбу с оккупантами. В то же время, верный эмигрантскому лондонскому правительству, пестрый конгломерат буржуазных группировок, от либерально-христианского толка до махрово-националистического, в целях реставрации досентябрьских порядков вел яростную антикоммунистическую и антисоветскую пропаганду, а его подпольные формирования — Армия Крайова, находящаяся на содержании у англо-американцев, — практически нацеливались не столько на активные действия против фашистских захватчиков, сколько на защиту узкоклассовых интересов буржуазии. Таков был польский вариант общей установки Запада для всех контролируемых им звеньев европейского Сопротивления, предписывающий боевую пассивность «до особого распоряжения» и активное противостояние радикальным силам.

Следовательно, политический климат в оккупированной Польше характеризовался на одном полюсе конструктивным, реалистическим мышлением, а на другом — мелким эгоистическим расчетом, прикрываемым ядовитой демагогией. Сложная напряженная внутриполитическая обстановка, в которой нелегко было разобраться незрелым людям, разумеется, в первую очередь отражалась на польской молодежи. И тут выявляется еще одна привлекательная черта творческой индивидуальности Януша Красинского — объективность.

Писатель не идеализирует, как это случалось с иными литераторами, своих молодых героев. Примером тому — его роман «Дань повседневности» (1959), рассказ «К берегам надежды» (1962) и пьеса «Биваки» (1973). Для писателя персонажи этих произведений — своего рода жертвы трудной эпохи со всеми ее размежеваниями и противоречиями. Но было бы ошибкой истолковывать авторскую позицию расширительно. Речь идет не о военном поколении в целом. Оно выдвинуло тысячи героев коммунистического Сопротивления. Это они ответили делом на первое обращение ППР к польскому народу, призывающее открыть второй фронт — антифашистский фронт в тылу немецких войск. Это от их имени в марте 1943 года говорил польский студент-политэмигрант Болеслав Друждь на пленуме Антифашистского комитета советской молодежи:

«…не сдержать польскую молодежь словами, что еще не время, что необходимо ждать. Мы, молодые, хотим жить и поэтому всюду провозглашаем лозунг борьбы».

Красинский пишет не о бойцах АЛ и не о выходцах из пролондонского подполья, которые, вовремя разгадав скрываемые от низов истинные цели реакционных лидеров, сознательно включились в борьбу за социалистическую Польшу. В центре внимания писателя та хорошо знакомая ему часть молодежи, которая полностью поддавалась манипуляциям идеологов и маленьких наполеонов Армии Крайовой. Отдавая должное бескорыстию и готовности к самопожертвованию юных конспираторов, Красинский подчеркивает их наивность, ограниченность и даже неподготовленность к выполнению боевых задач, их размагниченность выжидательной тактикой аковского руководства.

Старший собрат по перу Красинского — Роман Братный, автор вышедшей в середине пятидесятых годов трилогии о молодых аковцах «Колумбы, год рождения 20-й» (с тех пор и принято называть это поколение в литературно-критическом обиходе Колумбами), — красочно изобразил состояние шока, в которое повергло юношей-конспираторов, воспитанных на культе некой абстрактной Польши, внезапное для них возникновение Польши народно-демократической, и подчас их мучительную адаптацию в условиях новой действительности. Герои Красинского менее эпичны и монументальны. Возможно, оттого, что на них не падает зыбкий отсвет пожаров над восставшей Варшавой, с его порой обманчивыми оптическими эффектами. Им не дано испытать глубокой встряски после капитуляции и вызванного ею душевного кризиса, который многих Колумбов побудил мыслить здраво. Лишенные малейшего стимула к переоценке ценностей, не заработавшие право на все искупительное, как индульгенция, звание повстанцев, они показаны в своих истинных масштабах, определяемых буднями конспирации, с ее пафосом «немогузнайства» и беспрекословного подчинения («Дань повседневности»). В пьесе «Биваки» это уже законченные автоматы, готовые выполнять любой, даже самый нелепый и бесчеловечный приказ. А в грустно-ироническом рассказе «Земля скитальцев», который логически завершает своеобразный триптих Красинского, посвященный Колумбам, мы видим вчерашних конспираторов в жалкой роли перемещенных лиц, чьим «колумбовым открытием» будет давно открытая Канада…