Януш Красинский - Сын Валленрода

Еще до выхода книги, в журнальном варианте, повесть «Тележка» была признана заметным явлением в польской литературе, которая, как известно, не испытывала недостатка в художественных и документальных произведениях о гитлеровских зверствах. Дело заключалось не только в смелом для молодого прозаика отказе от преобладавших тогда трактовок лагерной тематики, как в духе любования моральными потерями, которыми якобы неизбежно расплачиваются те, кому посчастливилось выжить, так и от исповедуемой католическими авторами теории «имманентного зла». В книгу о прошлом Януш Красинский сумел ввести непреходящую актуальность — тревогу за будущее. Вспомним хотя бы описание варварской расправы авиации США с колонной смертников. На фоне международных событий, каждодневно разоблачающих агрессивную, гегемонистскую сущность американского империализма, эта сцена представлялась глубоко символичной, ибо напоминала о том, как новые претенденты на мировое господство принимали эстафету черных дел от претендентов обанкротившихся.

Такие сцены не пишутся понаслышке. И действительно, за многими страницами произведений Януша Красинского эстетически переосмысленные частицы его биографии, жизненного пути человека, рано познавшего подполье, бои, плен и фашистские концлагеря. Внеавтобиографичен, по признанию самого писателя, лишь роман «Сын Валленрода». В одном из интервью он прямо указывает на огромную дистанцию, отделяющую его личный опыт от опыта главного героя книги, представителя польского национального меньшинства третьего рейха. Впрочем, вспоминая в другом выступлении историю создания этого образа, связанную с кропотливым изучением всевозможных документальных материалов о злоключениях поляков из Верхней Силезии, которая после первой мировой войны была отторгнута от Польши, романист подчеркивал, что Станислав Альтенберг вскоре зажил в рукописи самостоятельной жизнью. А в подобных случаях, добавим мы, по законам художественного творчества, кроме почерпнутых где-то знаний о предмете изображения, зачастую независимо от художника, оказываются задействованными и запасники его памяти сердца. Думается, именно в результате органического сочетания двух начал — документального и личностного — возник полнокровный, убедительный образ. Тем более что Станислав Альтенберг и Януш Красинский были современниками и у них был общий враг.

Переживания и впечатления военной поры стали для писателя постоянным источником новых тем, сюжетных поворотов, психологических ситуаций и колоритных деталей. В эмоциональной атмосфере его книг, своеобразие и естественность которой определяется той же программной автобиографичностью, неизменно доминирует то явный, то подспудный драматизм. Это вполне закономерный акцент в творчестве художника, принадлежащего к поколению «детей войны», которому гораздо тяжелее, чем людям зрелым, было переносить невзгоды эпохи облав и публичных казней. Кстати, поколение это в Польше понесло ощутимые потери — 1 800 000 человек, среди которых, наряду с жертвами голода, непосильного труда и репрессий, немалый процент погибших в бою. Одиннадцати лет от роду видел будущий писатель героическую оборону Варшавы 1939 года, а на баррикадах 1944-го считался уже «стариком», поскольку среди повстанцев встречались ребятишки и моложе десяти. В промежутке между этими двумя датами, все пять лет оккупации, варшавские «дети войны» не оставались сторонними наблюдателями. Тем более что Януш Красинский был харцером, членом организации польских скаутов, которая уже 27 сентября 1939 года по решению президента блокированной врагом Варшавы ушла в подполье, как резерв возникающего Сопротивления.

Харцерские подразделения именовались теперь по-новому: «пасека», «улей», «рой», и, хоть им поручили в основном задачи, связанные с «малым саботажем», ребята порой оказывались способными на нечто большее, чем пчелиные укусы. Они совершали подвиги задолго до Варшавского восстания, а в восстании принимали участие уже целые харцерские батальоны. Например, еще в марте 1943 года харцеры отбили у гитлеровцев 25 антифашистов, о чем свидетельствует мемориальная доска в Варшаве на улице Длугой.

Варшаву военных лет с полным основанием называют фронтовым городом. Собственно, почти вся Польша была сплошным фронтом, сковывавшим 500 охранных батальонов, на помощь которым во время противопартизанских акций гитлеровцы бросали пехотные дивизий, танки и авиацию. Но, несмотря на огневую мощь и численное превосходство, карательные экспедиции с грозными кодовыми наименованиями «Ураган I», «Ураган II» и т. д. обычно заканчивались провалом. Сопротивление продолжалось. Настоящие патриоты не желали мириться с превращением Польши в опытный полигон фашизма, где оккупанты отрабатывали наиболее эффективные методы германизации и расчистки жизненного пространства для расы господ, изыскивали самые дешевые способы массового истребления людей в лагерях смерти и проверяли на практике рекомендации псевдоученых по обеспечению быстрейшего духовного и физического вырождения славянства, где испытывалось варварское «новое оружие» фон Брауна и методы управления захваченными территориями, с учетом достижений администрации бывших африканских колоний.