Василий Стенькин - В осажденном городе

Хозяин дома, у которого квартировал участковый уполномоченный, сидел на невысоком чурбане под открытым небом, чинил хомут. Ярко светило утреннее солнце, со стороны сада доносился сладостно-терпкий аромат цветущих яблонь.

— С добрым утром, Кузьма Иванович! — поздоровался Прошин, проходя мимо старика.

— И тебя едак же! Хороший денек, дождались лета, — отвечал словоохотливый старик. — Покушать на столе приготовлено.

— Спасибо!

Позавтракав на скорую руку, Василий Степанович вышел во двор, сел рядом со стариком на толстый комель бревна.

— А Сплюхин где?

— Кто же его знает! Чуть свет убежал, старательный парень.

Прошин достал папиросы и предложил Кузьме Ивановичу; сам он не курил, носил для угощения тех, с кем приходилось встречаться по делу.

— Спасибочка, я свою лимиту исчерпал.

— Кузьма Иванович, а сколько вам лет? — спросил Василий Степанович. Ему казалось, что старику не меньше ста — лицо морщинистое, с коричневато-землистыми пятнами, жидкая борода клином, блеклые, доверчивые глазки, глубоко запрятавшиеся под нависшими щетинистыми бровями.

— Скоро восемь десятков.

— Как жизнь идет?

— Моя жизнь, хоть и долгая была, кончается. Повидал я на своем веку немало…

— Да! — Это короткое слово было сказано таким тоном, что поощряло старика к продолжению рассказа.

— Много повидал. Прошел три войны, побывал в плену у австрияков. Разно приходилось: больше горького в жизни было, чем сладкого.

— Кузьма Иванович, как вы смотрите на наши нынешние дела? — Прошину хотелось услышать мнение бывалого человека и, может быть, посоветоваться с ним.

— Честно?

— Только так!

— Хорошо, скажу: мне ведь терять нечего, не обессудьте, — Кузьма Иванович отложил хомут, запустил щепкой в кур, суетившихся возле них. — Прямо сказать, не одобряю я нонешних дел. Принудительности, бессмысленного разорения не одобряю…

— Как так? — перебил Прошин, настораживаясь. Слова Кузьмы Ивановича он понял как несогласие с коллективизацией: в последнее время на эту тему чаще всего приходилось вести споры. Хотелось резко отчитать старика, но он сдержался и решил выслушать до конца.

— О каком принуждении и разорении говорите вы? — спросил он со скрытым раздражением.

— О том, которое сейчас вершится над людьми. — Кузьма Иванович умолк и взглянул в глаза Прошину, должно быть, хотел понять, как тот относится к его словам.

— Продолжайте, продолжайте, — проговорил Василий Степанович, уже готовый взорваться.

— Конечно, загнать крестьянина силой в новую жизнь легко… Я недавно читал одну статью, кажется, в «Волжской коммуне». В ней рассказывалось о том, как районный уполномоченный по фамилии Жуков избивал плеткой мужиков и баб, а потом отобрал у местного попа самовар, часы, пальто — и все это в свою избу уволок…

— Этого Жукова надо бы расстрелять на месте!

— Не знаю, что с ним сделали. Я это для примера говорю. Но и у нас есть случа́и, — старик делал ударение на втором слоге, — когда непослушных середняков подводят под раскулачивание. На прошлой неделе в Студенке прошли бригадные собрания, которые решили: просить ГПУ выслать таких-то из пределов Средне-Волжского края. Ведь такая неразборчивая принудительность кладет черное пятно на нашу народную власть. Да что там! — Кузьма Иванович махнул рукой и потянулся за отложенным хомутом.

— Нет, вы уж продолжайте! — потребовал Прошин: то, что рассказал старик, сильно его взволновало.

— Можно и продолжать. Неужели районные власти не понимают, что нельзя силком гнать. — Старик отшвырнул хомут, вытер подолом ситцевой рубахи пот со лба, выступивший от сильного волнения.

— Опять же, возьмите историю с курями и коровами. Всех кур стащили на общий двор, и в первую же зиму они померзли. Кому польза от этого? Вот вы человек грамотный, находитесь у власти, можете ответить на такой вопрос?

Прошин вздохнул, неопределенно пожал плечами.

— Стало быть, не можете, и никто не ответит.

— Кузьма Иванович, насчет кур я согласен с вами, тут, конечно, перегнули, а как вы поступили бы с коровами? — спросил Прошин.

— А вот как. Я бы принял такое действие: по одной голове на хозяйство оставил бы — без своего молока в крестьянской семье не обойтись. Лишних, у которых две-три, свел бы на общий двор, от них и повелось бы будущее колхозное стадо…

— Интересная мысль! — согласился Прошин, впервые слышавший такое предложение.

— Вести хозяйство артелью — это мудрая и правильная линия, — говорил старик, поощренный поддержкой начальника из округа. — В одиночку мужик не выбрался бы из нужды: кулак задавил бы его, да и власти от кулака досталось бы… И время нонче другое — тракторы, машины всякие идут на помощь людям. На единоличном клочке машинам не развернуться. Если бы крестьянину по-умному, душевно растолковали это, а не махали плеткой над его головой, он сам с большой охотой побежал бы в колхоз.