Абрахам Меррит - Мир приключений, 1929 № 03-04

Относительно людского вмешательства им нечего было опасаться. Нет более пустынного места, чем школьные сады после полуночи. Статуя Жирного с таким же спокойствием могла бы стоять в центре Сахары. Епископ и заведующий влезли на пьедестал и с помощью кисти скоро выполнили то, что повелевало им чувство долга. И только тогда, когда они, осторожно ступая, чтобы никто не услышал их шагов по гравию, снова достигли парадной двери, произошло нечто, нарушившее гармонию их действий.

— Чего вы остановились? — прошептал епископ, когда его спутник задержался на верхней ступени.

— Полсекунды, — сказал заглушенным голосом заведующий. — Может быть он в другом кармане.

— Кто?

— Мой ключ.

— Вы потеряли ключ?

— Кажется, потерял.

— «Мясо для кошки», — со строгим упреком сказал епископ, — я в последний раз выхожу с вами красить статую.

— Я должно быть уронил его где-нибудь.

— Что же мы будем делать?

— Есть еще надежда, что окно в чулан открыто.

Но окно в чулан не было открыто. Осторожный, усердный и преданный своим обязанностям домоправитель, уходя на покой, запер окно и закрыл ставни. Дом оказался недоступным для епископа и заведующего.

Но правду говорят, что уроки, которые мы учим в дни нашей юности в школе, готовят нас для жизненных задач в более широком мире, вне школьных стен. Из тумана прошлого выскользнуло и возникло в уме епископа неожиданное воспоминание:

— «Мясо для кошки!»

— Ну, что?

— Если вы не наделали в этом месте всяких перемен и улучшений, так сзади должна быть водосточная труба, которая ведет к одному из окон наверху.

Память не изменила ему. В плюще действительно пряталась труба, вверх и вниз по которой он лазил круглолицым мальчуганом в 86 году, когда убегал из школы, чтобы поплавать ночью в реке.

— Полезайте наверх, — сказал епископ коротко.

Заведующего не нужно было уговаривать. И оба, не теряя времени, стали взбираться по трубе.

Как раз. когда они добрались до окна, и как раз после того, как епископ сообщил своему старому другу, что если он еще раз хватит его ногой по голове, так он попомнит это, — окно неожиданно раскрылось.

— Кто это? — спросил звонкий молодой голос.

Заведующего это застало совершенно врасплох. Хотя освещение и было тусклое, но он ясно видел, что человек, высунувшийся в окно, держал наготове палку для гольфа весьма неприятного вида. Первым его движением было назвать себя, освободить себя таким образом от подозрения и доказать, что он не вор, за которого, повидимому, приняли его. Но потом ему пришли в голову некоторые обстоятельства, которые мешали ему объявить свою личность, и он молча висел на трубе и не мог придумать следующего подходящего движения.

Епископ был человек более находчивый.

— Скажите ему, что мы — две кошки, принадлежащие кухарке — шепнул он.

Мучительно было такому до мелочей правдивому и честному человеку, как заведующий, опуститься до такой лжи. Но это казалось единственным возможным способом.

— Отлично, — сказал он, стараясь придать голосу тон легкой веселости. — Мы— две кошки.

— Кошачьи воры?

— Нет. Просто обыкновенные кошки.

— Принадлежащие кухарке, — подсказал снизу епископ.

— Принадлежащие кухарке, — добавил заведующий школой.

— Понимаю, — сказал человек у окна. — Ну, в таком случае полезайте сюда!

Он отступил от окна, чтобы дать им возможность пролезть. Епископ, артист в душе, благодарно мяукал проходя, чтобы придать обману достоверность. Потом он направился в отведенную ему спальню в сопровождении заведующего. Эпизод, повидимому, был исчерпан.

Но, несмотря на это, заведующий испытывал некоторое беспокойство.

— Как вы думаете, он, действительно, поверил, что мы кошки? — спросил он озабоченно.

— Я не совсем то уверен. — ответил епископ, но я думаю, что мы обманули его беспечностью нашего поведения.

— Да, я тоже думаю. Кто это был?

— Мой секретарь. Молодой человек, про которого я говорил. Это он дал нам это удивительное средство.

— О, тогда все хорошо. Он не выдаст вас.

— Нет. И ничто другое не может навести на подозрение. Мы не оставили никаких улик.

— Все-таки, — задумчиво сказал заведующий, — я начинаю думать, было ли в полном значении этого слова справедливо, чти мы выкрасили эту статую.