Михаил Бурлаков - Москва-21

– Но, Никит, подожди… – отвечаю я, обескураженный таким поворотом, и слышу повторяющиеся гудки повешенной трубки.

От безысходности я набираю Матвею.

– Алло, братан! – громким расслабленным голосом, произносит Матвей. Слышно, что он где-то в клубе, фоном по связи прорезаются помехами какие-то басы и биты. – Как сам?

– Привет, Матвей. Слушай, мне сейчас так херово, давай пересечемся…

– Да, я ща тут с двумя классными девчонками, зовут Соня и Люда…

– Да, это очень круто, Матвей, но мне прям край…

– Слушай, мы сейчас поедем уже к ним, давай я тебе наберу утром, очень плохо слышно. Бывай, старичок.

Он бросает трубку. Я оказываюсь в еще более ужасном состоянии, чем до звонков, наедине с самим собой.

Происходит какой-то полный трешак!

Я пытаюсь дозвониться Ване, последний оплот моего спасения.

Слышу протяжные гудки. Гудок, за ним еще гудок.

– Давай, Ваня, Ванёчек, Ванечка, ну, подними же трубку, умоляю. Ты мне сейчас так нужен.

Но гудок идет за гудком, а Ваня не поднимает трубку. Потом девушка милым записанным голоском сообщает: «Извините, в настоящее время абонент не может ответить на ваш звонок. Оставьте сообщение после сигнала»

Я отключаю трубку и бросаю ее на пол. Какое-то время пережидаю. Не может же быть все так плохо! Где мои друзья, когда они так нужны?! Я пытаюсь дозвониться еще несколько раз, но абонент не отзывается.

Понимая, что я не могу сидеть дома в таком состоянии, я быстро накидываю на себя вещи и захлопываю за собой дверь.

* * *

Я выхожу из метро на станции Третьяковская, медленным шагом бреду сперва по Ордынскому тупику, потом по Лаврушинскому переулку, затем по набережной, доходя до моста, поднимаюсь по ступенькам и иду по Патриаршему мосту туда, где высота над водой максимальная.

Всю дорогу меня преследует какое-то чувство обреченности, но без тоски и грусти, а голова при этом занимается банальным миросозерцанием. Я как тень медленно плыву по этому пространству. Людей на улице нет, хотя метро уже заработало, солнце лишь слегка показалось из-за горизонта и затопило непроглядный мрак своей оранжевой дымкой.

Дойдя до пункта назначения, я останавливаюсь на мосту, бросая свой взор в сторону Кремля. Я берусь руками за перила.

«Ты ведь помнишь, как пообещал себе когда-то, что бы ни случилось у тебя в жизни, ты ни за что не сдашься, будешь бороться до последнего и никогда не опустишь руки. Помнишь? Конечно же, ты помнишь, такие глупые идеалистические порывы просто так не забываются. Но, а все-таки… вдруг ты все же помнишь иное. Да нет, действительно, ты помнишь еще кое-что, как спустя годы понял, насколько бессмысленно от чего-то зарекаться в этом мире, что в жизни может случиться все что угодно и это выбьет последний костыль из-под тебя, что, если ты сам не сдашься, ну так кто-нибудь рядом сдастся, и тебя сдаст с потрохами. Что руки абсолютное большинство людей никогда не опустят, просто потому что так и не научились их поднимать. А бороться до последнего, ну так это, пожалуй, единственное, что ты честно выполнил из своего обещания, и вот оно, то самое последнее… Перед тобой, на высоте двадцати метров, последнее испытание, которое тебе в очередной раз придется проиграть»

Меня по какой-то причине начинает трясти от злости, вызванной внутренней беспомощностью и всепоглощающей пустотой. Я достаю из кармана мобильник и, размахнувшись со всей силы, швыряю его в воду. Затем облокачиваюсь на перила руками, смотрю, как он быстро падает, растворяясь под конец в воде, потревожив гладь. Интересно, а долгим ли будет здесь ощущение свободного падения? Я закрываю глаза и вешаю голову.

Не знаю, что происходит снаружи, но в моем сознании внезапно всплывает все мое прошлое, да еще так ярко, будто бы я его проживаю заново. Вот я лежу в постели с Олей на посвяте, мы одни в гостиничной комнате, рассчитанной на четверых, уже начинает светать, а я не хочу ее отпускать и поэтому еще сильнее прижимаю к себе, ведь она подарила мне этой ночью столько тепла; а вот я покупаю у Темыча, районного барыги и одноклассника по совместительству, свой первый коробок шелухи, мы специально заходим в какую-то подворотню за кусты, чтоб нас никто не спалил, но мне почему-то весело от этого; а теперь я снимаю свои первые реально заработанные на ставках деньги в банкомате, голубые бумажки хрустят, и хоть их немного, но я переполнен радостью от поднятых почти с нуля денег; тут я, сидя с Лехой, обдолбанный крепким галлюциногенным гашишем, не выдерживаю и иду быстрым шагом блевать в туалет, начиная уже по пути, попадая струей кому-то прям на поднос, а кому-то на стол (ммм… Макдональдс, вот что я люблю); здесь я трахаю Машу у себя дома сидя с прямой спиной на кровати, потому что у меня защемило спину и я не могу делать фрикции, но перманентно продолжаю матерясь про себя заниматься этим дальше; а тут я получаю свою первую золотую медаль за первое место на межвузовских соревнованиях по боксу среди юниоров, и я неописуемо гордый и счастливый, с разбитым носом и катящимся градом с меня потом, поднимаю свою руку, когда объявляют победителя; а здесь я впервые сосусь у кого-то в квартире с Юлькой Синельниковой, мы напились, я завел ее в свободную комнату, закрылся и теперь активно ощупываю ее задницу; вот я на крыше одного из зданий в центре, рядом с Москвой-рекой, встречаю рассвет, меня пригласили сюда знакомые и я стою и думаю, что нет в мире более бесподобных мест, чем это; тут я праздную свой выпускной, все что я съел за все время, была бутылка Jameson, я общаюсь со своей бывшей и по итогу понимаю, насколько все-таки я дебил, а она принцесса, но все уже неисправимо; здесь я где-то на факультете, вышел из поточки во время пары и уже минут двадцать общаюсь по телефону с Настей по поводу какого-то проекта, мы уже вроде все выяснили, но мы только недавно познакомились и нам так приятно и весело вместе общаться, что ничто на свете не может остановить этот телефонный разговор; вот я стою где-то у входа какого-то зашарпанного клуба под утро с бодуна и нехотя выслушиваю монолог какой-то еле одетой профурсетки про то, как же все-таки несправедлив к ней ее парень, что не пускает ее ходить по клубам, но вот она-то знает, как всем будет лучше; а тут я обмениваюсь записками с Аллой на уроке математики, в нас уже ключом бьет весна, и мы находим более интересным перекидываться вырванными из тетради мелкими кривыми бумажками, полностью исписанными еще более кривым моим почерком; а теперь я дома, лежа на кровати на старом районе, уже четвертый час беседую ночью по телефону со своей одноклассницей, мы тихо говорим друг другу милые романтичные фразы про любовь, отношения и детство, и мне до боли приятно говорить с ней сейчас об этом. Почему-то под занавес я вспоминаю свое раннее детство. Мне лет пять, мы с родителями приезжаем домой в квартиру, заходим внутрь. Зима, поэтому я весь разодетый, в джемпере, зимних штанах, в завязанной под подбородком шапочке, валюсь прямо на огромный ковер в холле. Со всех комнат с настежь распахнутыми дверьми бьют яркие оранжевые лучи заката. В руках я держу и рассматриваю маленького стеклянного ёжика, который отражает этот свет всеми цветами радуги. Я очень долго изучаю его, а потом улыбаюсь такой же радужной улыбкой. Я по-настоящему счастлив. И нет ни печали, ни тоски, ни религии, ни статусов, ни автомобилей и дорогих шмоток, ни телефонов, забитых сотнями ненужных контактов, ни либидо, ни женщин, ни государств, ни планеты, ничего. Есть только я и этот необъятный мир добра, я понимаю, что я очень люблю тех, кто его придумал. И как-то так тепло и хорошо мне становится, что хочется, чтобы всем было так же.