Михаил Бурлаков - Москва-21

Тут мой собеседник переводит взгляд на тусящую кучку девчонок и с чувством обездоленности вздыхает.

– Ааа… – говорю я, удовлетворенно подтвердив свои догадки. – Ну, это известная история.

И тут он, этот Витька, Витек, мать его, начинает уходить совсем в другую степь небытовых тем, его прорывает на откровенность:

– Знаешь, вообще меня так все достало. Я закончил второй Мед, а зарабатываю копьё, живу в какой-то заднице…

И тут он начинает мне рассказывать про то, как ему не повезло в жизни, как мир не справедлив, какая херовая у него работа за копейки, какой плохой у него начальник, что условия жизни никуда не годны, что он вообще обездоленный и недополучивший в жизни причитающегося. Под конец он говорит нечто вроде «если бы возникла возможность уехать отсюда куда-нибудь, я б с радостью. Но возможностей пока нет и перспективы не радужные».

Я всегда недолюбливал людей, которые исключительно жалуются на жизнь, но сложившаяся ситуация и его последняя фраза меня выносят напрочь, и я не сдерживаюсь:

– Знаешь что, Витёк, вот смотрю я на тебя и начинаю понимать, отчего у нас все так херово было, есть и, надеюсь, не будет. Знаешь почему? А все потому, Витя, потому самому, что преобладают у нас в стране такие вот как ты. Люди, которые сперва учатся в школе жрать водку без закуси и курить на переменах в туалетах, в шарагах, если поступят, телочек разводить и на предмет хуи класть, а после в свои бесплодные двадцать с лишним лет, проебав в клубах все шансы, стоят упоротые под утро, ожидая открытия метро, и доебываются со своими невдалыми жалобами к другим. Сказать тебе, почему ты в заднице? Потому что ты, Витя, сам туда залез! Работаешь ты там, куда устроился, зарабатываешь ты именно столько, сколько заслуживаешь, условия, Витя, негодны тогда, когда ты подыхаешь, начальник относится к тебе именно так, как ты сам к себе относишься, а термин «обездоленный» применим только к осиротевшим детям войны, но никак ни к тебе, Витя! А ты, Витя, не обездоленный, а просто охуевший от того, что тебе так дохера дано, а ты перманентно въебываешь все шансы. Да, Витя, это так. Мне жаль тебя за то, что ты хочешь забыть свои корни и место, откуда ты родом. Ну, раз хочешь уехать, так уезжай побыстрее! Все вы уезжайте! Без вас станет намного лучше. Быть может действительно хорошо там, где нас нет, только вот космополитизм так не работает, Витя. Ты бы сперва сделал хотя бы немного сам лично для нашей истории, как делают те немногие другие. Вот до тех пор, пока будем клеймить все вокруг и обоссывать каждый чужие подъезды, до тех пор и будем жить в дерьме! А, Вить? Понял? Не?

Меня резко отпускает, и я чувствую легкое судорожное облегчение от того, что выговорился. Я и не думал, что меня так переклинит и я все это выпалю. Но пока я заканчивал свою тираду, за спиной у Вити выросло еще несколько тел, современный молодняк пидорковатой наружности, в куртенках и закатанных штанах. Увидел я это только тогда, когда Витя, побледнев, отшатнулся назад:

– Чувак… ты просто… ебанутый… сука!

Тут Витя толкает меня в грудь, я чувствую, как кто-то взял меня за одежду и мне прилетело в лицо. Я пытаюсь как-то отмахнуться. Дальше чувствую удар по голове сзади и отключаюсь.

* * *

Я открываю глаза и оглядываюсь. Я валяюсь где-то на траве. Уже посветлело. У меня раскалывается голова. Я делаю попытку подняться, но тут же опрокидываюсь назад. Все тело ноет от боли. Похоже, эти твари вырубили меня и отпинали ногами везде, где только можно было.

Я как-то умудряюсь сгруппироваться и, облокотившись на левый бок, поднимаюсь. Тело повсеместно начинает гудеть от прилива крови, а голова истошно ощущает биение сердца. Я стою покачиваясь, кругом ни души, ни девушек, ни этих уродов. У меня начинает что-то капать из носа и утерев его ладонью я понимаю, что это кровь, теплая, алая, затопившая все что ниже носа. Я достаю салфетку из заднего кармана и прислоняю к лицу.

Как было бы здорово, если в момент всей этой хандры, духовной пустоты и изнеможения можно было просто щелкнуть пальцами и стать другим, свежим, полным сил и стремления, захотеть по-настоящему жить, а не прикидываться гордым и непоколебимым, валяясь на полу, захлебываясь литрами собственной желчи и безнравственности, отрыгивая тонны противоречий, заполнивших тебя к твоим двадцати, с небольшим, годам.

Медленно покачиваясь и хромая, я достигаю входа в метро. Захожу, падаю на сиденье в пустом вагоне и делая минимальное количество пересадок доезжаю до дома. Редкие, заходящие в мой вагон люди обескураженно наблюдают за мной в стороне, а я тем временем, пребывая в безразличии, следую по своему пути. Выйдя на своей станции, я встаю на эскалатор, настолько длинный, что мне на мгновение даже кажется, будто он везет меня наверх к воротам последнего пристанища.