Артур Дойль - Мир приключений, 1923 № 04

Помню, однажды я обсуждал этот вопрос со старшим сержантом моего эскадрона.

— У нас все в порядке, сэр, — сказал он. — Много молодежи, но годика через два, через три они станут образцовыми солдатами. Особенно Тревор.

— Вот как! — сказал я, глядя ему прямо в лицо. — Вы считаете Тревора хорошим человеком?

— Первым во всем эскадроне, сэр, — ответил он спокойно, выдержав мой взгляд.

— Раньше вы были не так уверены, — напомнил я.

— Признаться, я ему завидовал, сэр. Он перешел из другого полка через головы многих. А теперь мы прожили вместе два месяца и я лучше узнал его.

— Хотел согласиться с вами — учтиво сказал я. — Он сбивает меня с толку, этот сержант.

Старший сержант улыбнулся.

— Неужели, сэр? Никогда бы я этого не подумал. Кажется, Киплинг писал о таких, как Тревор.

— Киплинг вообще немало написал об армии, — улыбнулся я в ответ. А как вы думаете, Тревор — его настоящее имя?

— Право, не знаю, сэр.

В эту минуту тот, о ком мы говорили, прошел мимо и отдал честь.

— Сержант Тревор! — окликнул его я. Он тотчас же подошел. Правду сказать, я не знал, о чем заговорить с ним, но этот человек интересовал меня с каждым днем все сильнее и сильнее. Наконец я завел разговор о крикете, которым увлекались все солдаты полка.

— Вы, кажется, прекрасно играете в крикет? — сказал я.

— Мне приходилось много играть, сэр, — ответил он, и легкая улыбка пробежала по его лицу.

— Отлично. Нам хочется привлечь всех солдат к игре…

Несколько минут я поговорил с ними о делах эскадрона, все время внимательно изучая бесстрастное лицо Тревора. Кажется, он заметил это: два или три раза усмешка скривила его губы, но глаза оставались серьезными и усталыми. У него были темно-синие глаза, и когда я шел через плац, я все время видел их перед собою, хотя я и не молоденькая девушка, восхищающаяся глазами мужчины. Наш разговор не разъяснил ничего; этот человек оставался для меня загадкой.

Несколько дней спустя я ужинал в офицерской столовой. За нашим столом сидел капитан Блентон, из другого эскадрона, страстный любитель крикета. — Бедняга погиб на войне… — Разговор вертелся вокруг крикета, но я не принимал в нем участия. Я мало понимаю в этой игре и вряд ли суме к отличить, каким концом лопатки надо подбрасывать мяч.

— У «бульдога» завелся игрок, — донесся до меня через стол голос Блентона. Должен вам сказать, что я отзываюсь на это прозвище по некоторым основаниям, о которых нет надобности упоминать здесь. — Я говорю о сержанте Треворе из вашего эскадрона, старина, — повернулся он ко мне. — Я видел его сегодня вечером у сетки.

— Хорошо играет? — спросил я.

— Дорогой мой, лучшего игрока не было в полку уже много лет.

— Кто это? — спросил командир полка, прислушавшись к разговору.

— Сержант Тревор в эскадроне. А, полковник. Я видел, какой играет. Ни один солдат не сравняется с ним.

— Вы говорили с Тревором? — с любопытством спросил я.

— Да. Он показался мне на редкость несообщительным. Я спросил его, где он выучился крикету. Он замялся и отвечал, что часто играл в деревне до поступления в армию. Больше я ничего не мог из него вытянуть; почему он не играл с нами в Джобурге, «бульдог»?

— Очень просто: он поступил в полк всего два-три месяца тому назад.

— Хотел бы я иметь побольше парней из его деревни, — заметил Блентон. — С ними у нас дело пошло бы на лад.

После ужина я поймал Филипа Блентона в передней.

— Ваше мнение о Треворе, Филип? спросил я просто.

Он остановился и задумчиво откусил конец своей сигары.

— Мнение о Треворе, как об игроке в крикет, — сказал он, — или просто, как о человеке?

И то, и другое, ответил я.

— Видите ли, я глубоко убежден, что он выучился играть в первоклассной школе… Что он за человек? Я обменялся с ним всего несколькими фразами, но мне кажется, что его место здесь, в офицерском клубе, а не в солдатских бараках. Вы знаете его историю?

— Нет, ответил я. покачав головой. — Понятия не имею. Но мое впечатление сходно с вашим.

Так прошло несколько месяцев, а я ни на шаг не приблизился к разгадке. Часто приходилось мне говорить с Тревором, и всякий раз я пытался вырвать у него признание, которое осветило бы его прошлое. Но он был осторожен, как лисица, и замкнут, как устрица. Не знаю, зачем я вмешался в это дело; в конце концов, оно меня не касалось, но странный парень сильно заинтересовал меня. Он казался мне джентльменом до мозга костей, и я ничем не мог объяснить его присутствия в казармах.