Геннадий Дмитриев - Притча о выборе

— Стреляемся завтра в дубовой роще на шести шагах! — крикнул он. — Надеюсь здесь найдутся двое достойных офицеров, в качестве моих секундантов!

Секунданты, естественно, нашлись, нашлись и те, кто высказал желание стать секундантами Альбенина. Один из секундантов Александра, прапорщик Репнин, обладал несомненными художественными способностями, он повсюду таскал за собой мольберт и рисовал, у него великолепно выходили пейзажи, он написал портреты почти всех местных красавиц и офицеров полка, каждый, кто видел его работы, находил их превосходными. Вероятно, он мог бы стать знаменитым живописцем, если бы тяга к кутежам и азарту военных баталий не превосходила его тяги к живописи. На место поединка он также принёс мольберт, пообещав увековечить на полотне это весьма знаменательное в серой полковой жизни событие. Все отнеслись к его поступку с должным чувством юмора, поскольку смерть одного из участников этой совершенно бессмысленной дуэли, в сущности, никого бы не огорчила.

Секунданты отмерили оговоренную дистанцию, воткнули в землю сабли в качестве барьеров, зарядили, проверили оружие и предложили пистолеты дуэлянтам на выбор, Григорий взял пистолет из руки Репнина, а Альбенин из руки секунданта Григория, они разошлись и по команде начали сходиться, медленно поднимая пистолеты. Григорий, подойдя к барьеру, прицелился в грудь Альбенина и нажал на курок первым, но выстрела не последовало. Пистолет дал осечку. Кремниевые затворы пистолетов, применяемых на поединках того времени, были далеки от совершенства и нередко давали осечки. Однако, по правилам дуэлей, осечка засчитывалась, как выстрел, и второй попытки не предоставлялось. Теперь очередь стрелять была за Александром, он прицелился прямо в сердце Григорию и выбрал свободный ход курка, это означало, что за малейшим движением его пальца мог последовать выстрел. Томский понимал, у второго пистолета осечки не будет, а промахнуться на шести шагах просто невозможно, да и Альбенин слыл в полку отличным стрелком.

— Прикройтесь пистолетом! Прикройтесь! — кричали Григорию секунданты. Правила поединка позволяли прикрыть оружием место, куда целил противник, это было единственное, что могло спасти Томскому жизнь, но он продолжил стоять, опустив оружие, спокойно, с легкой улыбкой на губах, ожидая смерти. Он ещё тогда осознавал, что жизнь его безнадёжно пуста, и какая разница в том, оборвёт ли её чеченская пуля, или погибнет он от руки своего боевого товарища, которого сам не раз прикрывал в жестоких боях?

Прошла секунда, вторая, прошла уже цела минута, а Альбенин всё не стрелял, и пока он так стоял с пистолетом, нацеленным в грудь противника, Репнин успел легкими штрихами набросать его портрет, а уже на следующий день портрет был готов, и все признали его лучшим из всех портретов, что когда-либо написал этот, одарённый талантом художника, прапорщик.

— Да, стреляйте же Вы, сударь! Чего Вы медлите? — крикнул Григорий. — Я готов принять пулю от Вас!

Но Александр расслабил руку и опустил пистолет.

— Я не стану Вас убивать, я не намерен поступить с Вами так, как всего минуту назад Вы собирались поступить со мной, мне достаточно будет Ваших извинений.

Григорий подошёл к противнику и с лёгким поклоном едва заметным движением головы тихо произнёс:

— Приношу Вам свои извинения, сударь, согласен, я вёл себя недостойно, прошу простить меня.

Александр ответил ему тем же едва заметным поклоном:

— Прощаю Вас, сударь, я удовлетворен, дуэль окончена, господа.

Все разошлись.

А через день Альбенин подошёл к Томскому, в руках он держал портрет, написанный Репниным на поединке:

— Я действительно простил Вас, искренне, от души, согласитесь, ссора наша была нелепа, прошу Вас, Григорий, в знак нашего примирения, примите от меня этот подарок.

Он протянул Томскому свой портрет, Григорий взял портрет, они пожали друг другу руки.

С той поры больше они не встречались, Альбенина перевели в другой полк, который вскоре был направлен на Дунай, в действующую армию, под командование генерала Горчакова. Через время до Григория дошли известия о том, что Александр был убит при неудачном штурме турецких укреплений, предпринятым под началом генерала Данненберга.

Как давно всё это было, как давно! Теперь уже и вспомнить даже невозможно когда, и Гиргорий вдруг понял, что даже та, нелепая и беспутная жизнь с кутежами, балами и пьянками, когда они не задумываясь готовы были стрелять друг в друга по малейшему поводу, утрачена навсегда. И ничего не осталось, только один портрет, висящий на стене.