Юрий Корольков: В годы большой войны

В пачке других документов Григорий нашел почти чистый блокнот, вырвал использованные страницы и принялся писать. Писал до утра, когда за окном чуть забрезжил свет.

Через несколько дней дневник поручика Кушакова при непонятных обстоятельствах исчез из следственного дела, и записи, сделанные чекистом Григорием Беликовым, долгое время оставались единственным свидетельством раздумий и мыслей белого террориста.

Вот что выписал чекист Григорий Беликов из дневника.

«23 ноября 1917 года по старому стилю.

Раннее утро, крепкий мороз. Сижу в теплушке перед распахнутой дверью. Дорога из Москвы благополучно кончается. Подъезжаем к разъезду, где найду наконец свой полк. Скоро буду дома — полк для меня родной дом, не менее родной, чем далекий, засыпанный сугробами — отцовский, на краю земли.

Сегодня праздник георгиевских кавалеров. Удачно получилось — приезжаю в полк в день нашего военного братства…

На окраине села, где поселились разведчики, у коновязи стояли знакомые люди. Дневалил Ерохин, первым увидел меня, побежал навстречу. Из домов повыскочили разведчики. Я очутился среди преданных и близких людей. Ну как не любить мне свой полк!

Днем отслужили молебен и провели парад в честь георгиевских кавалеров. А вечером на собрании разгорелся спор с большевиками. Выступал солдат третьей роты Мезенцев, земляк моему денщику Трушину. А Трушин тоже вдруг спросил у меня: «Господин поручик, кто же эти большевики есть на самом деле?» А я уже знаю его настроения по тому, как он волнуется, спрашивая меня о большевиках. «Вот приедем домой, разберемся, увидишь», — отвечаю ему.

Армии грозит развал, окончательный. Катится девятый вал по стране. Он скоро будет здесь! У нас в полку еще ничего не случилось, но разве не ясно — когда докатится волна, нам не избежать своей участи.

Вечером зашел к вахмистру Орлову. В хате живут вчетвером — еще каптенармус, писарь и председатель солдатского комитета Спиридонов. Удивительный человек этот Спиридонов! В команду он вошел с репутацией пострадавшего от старого режима. Отбывал каторгу за убийство жандарма. Это создало ему несколько привилегированное положение в команде. С виду простой, деревенский, с угловатым и острым лицом. Странные у него глаза, сверкающие глубокой страстью из-под белесых бровей. Ощущается большая воля, которую несет он в себе. Председатель комитета авторитетный. А я не могу с ним сблизиться, мешают его тяжелые, тускло горящие глаза. Сидел под лампой в уютной молдавской горнице, ушивал свою шинель, в разговоре участия не принимал. Обтягивал лацканы кумачом. Это не по уставу, да что поделать.

24 ноября 1917 года.

В команде только половина конников. Остальных Сема увел в уезд на охрану помещичьего имения. В уезде погромы. Сегодня и мы пришли в подкрепление.

По деревянному, грохочущему под копытами мосту переехали речку, поднялись в гору, остановились у подъезда графского замка с готической башней. Встретил Сема, рассказал, что имение это единственное во всей округе не разграбленное до сих пор. Каждый день толпа окрестных мужиков подступает к замку, ждут погрома, а солдатам приказано не стрелять.

По широким ступеням вошли в вестибюль и по мраморной лестнице, обставленной пальмами, устланной мягким ковром, поднялись наверх. Стены украшены дорогими картинами известных мастеров. Всюду красивые статуэтки, бронзовые группы, редкостные растения, фрески. Большая комната — библиотека. Сема сказал: «Мужики рвутся сюда недаром — будет чем поживиться».

В графских покоях остановились перед редкостным гобеленом, цены ему нет. Почему-то очень простая мысль пришла в голову: сколько же лет пришлось крестьянам на помещичьих полях кланяться колосьям, чтобы через хлеб, превращенный в червонцы, оплатить такой вот гобелен…

Вышли на широкую террасу, откуда видны деревенские убогие халупы, крытые соломой. Гляжу на серые избы, которые напоминают мне избы родного села. Будто проклял кто и деревню и замок. Вот из деревни выйдут люди, с топорами, с дубьем двинутся к замку. Но ведь и я мог бы идти вместе с ними, мне даже пристало бы идти впереди них с увесистой рогатиной в руках. А между тем я поднялся на террасу для того, чтобы на основе современной оборонительной тактики определить, как дать отпор мужикам, как защитить замок.

В графской столовой, превращенной в казарму, пьем разбавленный спирт. Для нас это праздник единения, военного братства. Все воодушевлены до крайности. Клянемся во взаимной верности друг другу. Евтеев сказал: «Господин поручик, век будем жить вместе, не расстанемся… Командуй нами, всех разгоним. Командуй!» А Сема говорит зажигательную речь. Как выпьет, говорит речи. Трибуна — стул, тема — бей большевиков, спасай революцию.