Юрий Корольков: В катакомбах Одессы

Города, как и люди, долго хранят память о прошлом…

Через много лет после войны я приехал в Одессу и вновь, как в далекие годы, сразу поддался обаянию этого южного приморского города. Одесса выглядела такой же, как и прежде, — оживленной, жизнерадостной, немного лиричной и очень зеленой. Платаны с фисташково-желтой корой, на которой будто застыли, окаменели зеленые солнечные блики, малахитовые акации с темной листвой и кривыми шипами-шпорами стали еще мощнее, тенистее, раскидистее. Еще бы, ведь прошло двадцать с лишним лет!

Я часами бродил по городу и уже не находил следов войны. Я ходил по улицам и пытался представить себе город таким, каким он был двадцать лет назад, в дни фашистской оккупации, — затаившимся и неприютным, с чужим говором и чужими порядками, с ночной стрельбой на улицах, с повешенными на балконах. Я пытался представить себе Одессу — сражающуюся в подполье, суровую, непокоренную и героическую…

Вот здесь, на улице Бебеля, в массивном сером доме, была румынская сигуранца, за углом, на Пушкинской, фашистское гестапо. На улице Ярославского, против чайной или трактира какого-то хозяйчика Георгиу Несмеяну, застрелили двух арестованных подпольщиков «при попытке к бегству». Я знаю их фамилии… И в сердце поднимается глухая, тоскливая боль. Каково же было людям, пережившим все это?!

Вот улица Энгельса, бывшая Маразлиевская, громадное многоэтажное здание, утопающее в зелени соседнего парка. Широкий, красивый подъезд, сияющие на солнце просторные окна… Но я видел фотографию того же здания, взорванного советскими патриотами через несколько дней после того, как фашисты пришли в Одессу. Под развалинами здания погибло полтораста гитлеровских солдат и офицеров, два генерала.

Воспоминания о минувшем, поиски участников событий привели меня на Пересыпь, в городской промышленный район, расположенный близ дамбы Хаджибейского лимана. Перед приходом врага патриоты взорвали дамбу, и воды лимана хлынули в низменную часть города, навстречу фашистам… А дальше — Одесские катакомбы, лабиринт подземных галерей, переходов, раскинувшихся на десятки, сотни километров под городом и его окрестностями. Здесь тоже шла героическая борьба. Перед тем как поехать в Одессу, я долго работал в архиве, читал, изучал документы, собранные в объемистые папки с надписью: «Операция «Форт». И на каждой из них, на каждом томе архивного дела стояли слова: «Хранить вечно!»

Страницу за страницей я перелистывал дело «Операция «Форт», посвященное подпольной борьбе в Одессе, — оно больше двадцати лет пролежало в архиве. Но как глубоко волновали минувшие события, изложенные в старых документах! По многу раз я перечитывал страницы, и передо мной возникали образы людей высокого долга, раскрывались их судьбы. Для меня эти люди становились живыми, я слышал их голоса, следил за их делами, был с ними рядом, жил с ними в сырых катакомбах, выходил с ними на боевые задания… И я задумался над символической надписью, призывающей потомков вечно хранить память о героях, которые, даже умирая, не должны были называть своих настоящих имен.

«Хранить вечно!»

Вот листок, вырванный из блокнота. Короткая, торопливая запись карандашом. Видно, у радиста, принимавшего шифрованную радиограмму, не было времени перепечатать ее на машинке. В записке всего несколько строк:

«Кир передал 20 июля 1941 года в 19 часов 45 минут: «Прибыли благополучно, если не считать бомбежки по дороге в Одессу. Ехали одиннадцать суток, немедленно приступили к работе… Подробное сообщение направляю фельдсвязью. Передайте жене, что здоров, пусть не тревожится. На радиосвязь будем выходить в условленное время на той же волне. Подтвердите получение. Кир».

Рядом с запиской — подробное донесение Кира. Судя по штампу, оно прибыло только в августе. На отдельном лоскутке бумаги подколота справка:

«Доставлено с опозданием. Фельдъегерь попал в авиационную катастрофу, был тяжело ранен. Самолет сбит истребителем противника. Пакет не поврежден, печати в сохранности. Почта в руках посторонних не находилась».

Значит, военная тайна была сохранена. О том, какой ценой удалось это сделать, скупо говорил крохотный листок, подколотый к донесению. О сбереженной тайне напоминали и маслянистые, оранжевые пятна, тускло проступающие на листках бумаги, — следы сургучных печатей. И еще следы крови, засохшей на конверте.