Алексей Штрыков - Шаньго чжуань. Тетрадь в белом бархате [СИ]

Я прикинул, что от городских стен до караулки при мосте — около тысячи шагов. Расстояние приличное, и, в отличие от того же Лияна, здесь всё оно прекрасно просматривалось: никаких построек между городом и обрывом не было — исключая, конечно, караульные будки. Если бы охрана была на месте, как сейчас, беглеца бы легко перехватили. Но тогда, как назло, будка пустовала: стражники отправились инспектировать мост (и, возможно, трактир на другом его конце). Разумеется, виновные были наказаны, а дежурства усилены, но мне эти знания были ни к чему.

Обрыв в этом месте был весьма крут. Мне показали место, где нашли дуншаньский нож, но и всё. Далее следовало двигаться на восток или на запад, и я выбрал первое. Мне предстояло просто брести вдоль кромки. Поначалу я двигался медленно, поминутно всматриваясь в туманную муть и выискивая глазами пологие места, но понемногу ускорил шаг. Картина справа от меня не менялась, и я на какое-то время отвлёкся от неё и задумался о своём.

При благоприятном стечении обстоятельств Ван Минхёк и Яо Мэйлинь сегодня могли быть уже в Сыту. И тогда, и, может быть, даже позже оба они казались мне какими-то сверхъестественными духами из мистических рассказов. Помню, в детстве я тайком от отца прочёл «Коллекцию» Пао-цзы, и там был сюжет о провинциальном чиновнике, которого взяли под опеку молодая лисица (разумеется, в облике девушки-прелестницы) и дух одного пройдохи, без кремации сгинувшего в тумане. Минхёк вполне подходил под второе, а Мэйлинь… Нет, она не была большеглазой красавицей с ивовым станом; всё семейство Яо отличалось крепким сложением и крупными рублеными чертами лица, напоминая вытесанных из одинаковых полешек корейских истуканчиков. Нет, она не являлась ко мне по вечерам в аромате жасмина с зачарованным веером и вином из чертогов бессмертных и не нашёптывала мне дворцовые секреты и стихи, забытые много веков назад; она тихо и скромно жила на женской половине флигеля. Но, вспоминая о ней, я думал о той встрече в беседке, о тихой ночной песне, о ярком лунном свете, в котором её платье и лицо казались ослепительно белыми, и о «волшебном шаре», твёрдо легшем из ладони в ладонь. И красота, какая-то глубинная, совершенно особенная красота искрилась в ней и не оставляла равнодушным. Определённо, Мэйлинь была лисицей!

Я шёл по краю обрыва уже не первый час, и в какой-то момент осознание бесполезности этой затеи заявило о себе в полную силу. Что я искал? Где я искал? Наверху, где караул за неделю подчистил бы всё? Или внизу, в слепом тумане, поднявшемся ещё выше из-за вечернего прилива? Я досадовал сам на себя — и продолжал идти. Впереди показалось что-то вроде ложбинки. Вот где убийца мог бы подняться! Я заметил, как у самого края что-то блеснуло, и поспешил туда. Туман клубился совсем близко, и я не сразу заметил, как он побелел.

Мне вдруг подумалось, что точно так же, как я всматриваюсь в туман, и он сейчас всматривается в меня. Я помотал головой, отгоняя наваждение, но в следующее мгновение увидел пару горящих глаз. За ними — ещё и ещё. Туман распахивал жадные глаза и смотрел на меня. И улыбался. Дюжиной широких улыбок от уха до уха. Заворожённый этим зрелищем, я, может быть, улыбнулся бы в ответ, если бы вдруг не пришло понимание: снизу вдоль отвесной каменной стены на меня летела целая стая гуйшэней. Я отпрянул от пропасти и с криком бросился к городским стенам. Здесь было даже больше тысячи шагов — и, как назло, ни единой постройки. Второпях я выхватил рапиру, хоть от неё не было никакого толка.

Первая волна пролетела вскользь, едва касаясь меня крыльями. Я решил, что чудовища примериваются и сейчас пойдут на второй круг, а значит, у меня есть ещё какое-то время. Но почти сразу же рухнул от дикой, невыносимой боли по всему телу: в руках и ногах, шее и спине. Рука не слушалась, я не мог даже поднять рапиру, чтобы защититься, и жалел, что, как в своё время, не потерял сознание, и теперь меня ждёт мало с чем сравнимое мучение.

Спасло меня то, что при иных обстоятельствах вызвало бы у меня возмущение. Городская стража с подозрением отнеслась к неизвестному чиновнику, который в служебном облачении осматривает обрыв, и за мной тут же устроили слежку, подрядив зорких соглядатаев на городских стенах и пришив ко мне «хвост». Увидев же, в какую я попал передрягу, караул поспешил на помощь и весьма скоро разметал чудовищ.

Корчась от боли, едва соображая, я смотрел на мелькание стали, сквозь грохот пульсирующей в висках крови ловил далёкие щелчки арбалетов и жужжание стрел, видел, как отлетают отрубленные крылья и головы, как падают на землю раненые и мёртвые тела гуйшэней. Одно из них, с рассечённой грудью, рухнуло перед самым моим лицом, и я, находясь на границе сознания и беспамятства, в этот миг сожалел о том, что не в силах запустить руку в эту страшную рану и проверить, не скрыт ли там «индийский гранат», — как легкомысленный монах из притчи, который, вися над пропастью на хлипкой лозе, находил время лакомиться земляникой!