Алексей Штрыков - Шаньго чжуань. Тетрадь в белом бархате [СИ]

— Несчастный день, — сдавленным голосом сказал он. — Ваш слуга приглашал нас внутрь, но я не осмелился войти в дом без хозяина. Примите мои соболезнования, до сих пор я не знал, что ваш отец уже три года как умер, и шёл к нему со своей просьбой и горькими известиями.

Я заверил его, что выслушаю и помогу, и, как мог, постарался ободрить его, но и десять минут спустя, когда мы расположились в гостиной и слуги подали закуски, он продолжал время от времени утирать глаза платком. Его жена и дочь держались спокойно и молча смотрели в пол. Моего собеседника звали Яо Шаньфу. До недавнего времени он был сельским учителем в области Вэй, но месяц назад вместе с семьёй лишился крова. Разбойники, напавшие на их деревню, сожгли все дома до единого, жителей угнали в рабство. Семейство Яо спаслось лишь благодаря счастливой случайности. И как раз когда я хотел спросить, как со всем этим связан мой отец, Яо Шаньфу протянул мне сложенный вчетверо лист бумаги.

Это было письмо, вернее, записка, сделанная рукой моего отца — в этом не было ни малейшего сомнения. Отец писал, что с сожалением покидает гостеприимный дом, просил помнить об общих начинаниях и, не стесняясь, обращаться за помощью. «Если же случится так, брат Шаньфу, что смерть заберёт меня раньше, чем я смогу тебе помочь, отдай этот лист моему сыну, и он поддержит тебя, как поддержал бы я». А дальше — словно не относящееся к делу: «И перестань засиживаться над книгой по ночам. Сон — счастливая находка».

— Простите, а как называлась ваша деревня?

— Тайхо, — сказал Яо.

К тому времени я хорошо помнил все стихи отца. Помнил и эти, о Тайхо:

— Наш дом стоял на самой восточной окраине, третьим по счёту от начала улицы, — добавил зачем-то Яо. Я вдруг представил себе четыре ровных столбика иероглифов и в первом из них — третье слово: «находка». Мне стало отчётливо ясно, что это слово так или иначе присутствует в каждом отцовском стихотворении.

Я понял, что нашёл ключ.

В тот же вечер семейство Яо разместилось в правом флигеле нашего дома. Стыжусь сказать, но в тот момент, отдавая распоряжение прислуге, я был движим не только состраданием и чувством сыновней почтительности, но и огромным любопытством. «Общие начинания», упомянутые отцом в записке, не шли у меня из головы. Я понимал, что мой гость знает что-то важное, связанное с тетрадью в белом бархате. Впрочем, Яо Шаньфу довольно быстро меня осадил, наотрез отказавшись рассказывать что-либо и сославшись на то, что мой покойный отец в своё время поставил перед ним чёткие условия, кому и при каких обстоятельствах следует доверить знания:

— Возможно, этот человек — вы. Но я не вижу нужного знака, а без него обязан молчать.

И я оставил расспросы.

Через день у архива я встретился с администратором Ли. В детстве он наводил на меня страх. Высокая, тощая, нескладная фигура, вечно болезненное, землистого цвета лицо без усов и бороды, а в довершение к этому — широкие, просто огромные, глубоко посаженные глаза. Мне казалось, это не живой человек, а цзянши, мертвец, оживлённый злым колдовством. Когда администратор Ли в своём чёрном халате, прихрамывая, шёл по улице, дети разбегались врассыпную. Помню, как однажды он пришёл в гости к отцу, и тот, зная о моих страхах и желая их развеять, попросил подать блюдо красных фиников. Известно, что цзянши их не переносят. Я, боясь шелохнуться, сидел в своём углу и с замиранием сердца следил за длинными тонкими пальцами Ли. За весь вечер он ни разу не прикоснулся к финикам.

Официально Ли не занимал никакой должности, но все знали, что после господина Чхве он на Дуншане — второй человек. Под его началом находилась гостевая слобода со всеми её многочисленными персоналиями, он негласно курировал пополнение библиотеки и работу учёных и ежемесячно направлял правителю петицию с изложением стратегии государственного правления. Утверждали, что господин Чхве ни шага не ступит, не посоветовавшись с ним; так это или нет, но время от времени Ли покидал Дуншань и посещал соседние префектуры, главы которых обращались к нему за консультацией. Возможно, от этого и пошёл его удивительный титул — «странствующий администратор». Человек разносторонних талантов и самой подробной осведомлённости, он почти не оставлял записей (за исключением упомянутых петиций), полагаясь на свою исключительную память. Откуда он прибыл на Дуншань и где приобрёл свои познания и умения? Это оставалось для нас загадкой. Разумеется, в первый же день работы в архиве я, улучив минуту, бросился искать его личное дело. Досье Ли насчитывало восемь толстых папок — и каково было моё разочарование, когда все они оказались опечатаны.