Валерий Тимофеев - Вопреки всему

Ввалившись в жаркое и тесноватое пространство, освещенное тусклой карбидкой и огненными всполохами из-за неплотно прикрытой печной дверцы, мы как-то потерянно топтались на месте, толкаясь локтями и наступая друг дружке на ноги. Дедуля, помешивая деревянной ложкой какое-то варево в котелке, стоящем на печке, буркнул, не глядя на нас: «Хера ли мельтяшить-то, разбалакайтеся да на гвоздочки-то цепляйте свои хламиды. Ходют тута всякие!» Смущенные донельзя, обескураженные таким приемом, потихоньку стягиваем с себя промокшие брезентовые штормовки и пропотевшие насквозь шмотки, переодеваемся в сухое и начинаем распаковывать влажные рюкзаки. Места действительно маловато, и, расстелив в углу брезентуху, разложив на ней ватные спальники, умащиваясь на скрипучей скамейке, начинаем выкладывать на колченогий стол свои припасы. Дедуля, насупив седые брови, презрительно швыркал свою похлебку, закусывая хлебной горбухой, демонстративно повернувшись к нам спиной. Испросив разрешения на приготовление чая и не получив ответа, осторожненько ставим на край плиты набитый снегом котелок, режем колбаску, селедочку, красную рыбку, соленые огурчики, открываем баночку красной икорки, готовим бутерброды, дырявим пару банок сгущенки – уж больно быстро набегает время, скоро, ох, как скоро грянет новый, тысяча девятьсот шестьдесят второй год. Чай аж плюется кипятком и крепко заварен, в кружки набулькан чистейший медицинский, а наш дедуля, отвернувшись к бревенчатой стенке, уж больно старательно изображает спящего. Сконфуженно удерживая в руке алюминиевую кружку, Аксакал, осторожненько подталкивая деда в плечо, предлагает присоединиться к начинающемуся застолью.

Несколько раз брыкнувшись на своих нарах, дедуля все-таки соблаговолил повернуть обросшую клочковатой бороденкой изморщиненную физиономию к столу. Маленькие хитроватые глазки, глубоко утонувшие в темных глазницах, изумленно упялились на натюрморт из деликатесов, мохнатые ноздри завздрагивали от несвойственных в сих апартаментах запахов, а рука, рефлекторно ухватившая кружку, совершив молниеносное движение, шустро выплеснула содержимое в широко открывшийся щербатый рот… Бог ты мой!!! Мы в ужасе наблюдали за случившимся: дед, глухо захрипев, судорожно присел и, бешено вращая зенками, хватаясь скрюченными паклями за шею, медленно-медленно завалился на тряпье, служившее ему постелью. Оцепененье наше было снято прерывистым рыком: « <���…> твою мать! Закусить-то дай, сука!!!» Судорожно запихивая в рот подвернувшуюся под руку снедь, уливаясь слезами и под конец окончательно поперхнувшись, дед, оглушительно икнув, глухо изрек: «Ну, <���…> уважили старика-то!» Счастью нашему не было предела, фляжка заново радостно булькнула, чеканувшись кружками, мы опрокинули еще разок, а тем временем и куранты по радио известили о свершившемся!

Толкаясь и радостно поматериваясь, мы в одном исподнем выкатились из избы и замерли в благоговенье… Луна, залившая поляну и мохнатые ели фосфоресцирующим неземным светом, свершила чудо – снежинки, медленно парящие в стылом воздухе, белоснежные хлопья, лежащие на деревьях, и вся, вся снеговая поляна медленно плыли вокруг нас вне времени и пространства. Необъяснимое чувство единства с этой чистой русской природой перехватило сладостным спазмом горло, слезы радости от причастности к этому таинству нежданно затуманили наши глаза, а непопорченные еще сучьей жизнью души защемило в неописуемом восторге от увиденного. Вот в такие-то моменты жизни и начинаешь понимать, что ты являешься частичкой Великой и Могучей России, чувство, которое, к великому сожалению, испытываешь крайне редко, а иногда и теряешь его навсегда, погруженный в суетню повседневной работы, всяческих разборок, никчемных удовольствий и сиюминутных радостей. А жаль…

Оцепенение прошло, притулившаяся подле избы кучерявая елочка украсилась развешанными на ветвях портянками, рукавичками и кальсонами, дружно громыхнул троекратный ружейный салют, эхом прокатившись по безмолвному лесу, и, слегка подзакоченев, мы дружно протиснулись в теплую и радостно принявшую нас в свои объятия избу, прямиком в раскоряченные грабли раскрасневшегося старикана. Ну а далее, как в любой русской компании – понеслось! Дедуля, как выяснилось, Митрич, оказался просто чудом: не избалованный вниманием, колоритнейший, исконно русский трудяга, охотник-промысловик, привыкший тяжким трудом зарабатывать себе на жизнь, он уморил нас своими рассказами и хохмами. И только под утро мы все забылись коротким и каким-то светлым сном.