Тимофей Костин - Науфрагум. Дилогия

— Постойте, я уже запуталась, — поддержала Алиса. — Так мы имеем дело с трансильванской ультрароялисткой или с коммунисткой?

— Объяснять что-то мягкотелым аристократам, не слыхавшим про теорию прибавочной стоимости — себя не уважать… — вспыхнула, было, София, но ее прервал приступ кашля. Покраснев и схватившись за горло, она согнулась, на глазах выступили слезы.

— Выпейте скорее, София, — поддержав ее, принцесса поднесла к губам инсургентки кружку с чаем. — И успокойтесь. Диспуты оставим до поры, когда вам станет лучше.

Впрочем, приступ закончился почти сразу. Хрип и неприятное бульканье в легких трансильванки тоже сильно ослабли. Кажется, кислородная терапия пошла на пользу. Она впрочем, и не думала благодарить, а сварливо пробурчала:

— Мне и было лучше, пока он не отобрал баллон!.. Пока я из него дышала, все было хорошо.

— Отобрал, но не из вредности, как вы могли подумать. Слишком долго дышать стопроцентным кислородом вредно, начнется кислородное отравление. Давления воды вокруг вас нет, так что конвульсий, слава богу, не будет, но вот раздражение легочной ткани так можно заработать за милую душу. Завтра проведем еще сеанс, а сейчас придется потерпеть.

Кажется, София хотела меня обругать, но снова закашлялась, махнула рукой и улеглась на лавку, демонстративно отвернувшись.

— Погодите, это не про того Маркса, который ратовал за обобществление женщин? — кажется, Алиса решила добить беспомощную противницу. Что же, христианское всепрощение ей никогда не было свойственно. Хотя я такое не одобряю.

— Маркс создал экономическую теорию капитализма и теорию пролетарской революции. Причем, довольно убедительные, скажу справедливости ради. По крайней мере, опровергнуть его пока не смогли. Насчет женщин не уверен — не помню. Да и чего такого? В конце концов, речь шла про новую социальную формацию. Странно было бы думать, что отношения между людьми в будущем останутся неизменными. Ведь отказалось же человечество от рабства, пусть и не так давно.

— Так я и знала. Ты скрытый социалист, Золтик, — Алиса ехидно прищурилась. — Значит, обобществление женщин у тебя отторжения не вызывает?

— Ну-у-у… не очень, — зевнув, ответил я. — В конце концов, это не мои проблемы. А тех самых потенциально обобществляемых женщин.

— Ха, а что бы ты сказал, если бы обобществили парней? Если бы у тебя отнимала жалованье и ругала за пьянство не одна жена, а сразу пяток?

— …П-п-пяток?! — поперхнулся я.

— Что, испугался?

— Нет-нет-нет! Это апокалипсис какой-то. Запилят же насмерть!.. — чувствуя, что покраснел до ушей, я поднялся на ноги. — Даже одна, вроде тебя, и то… уже больше, чем нужно!

— Хам!

— Вот обзывательством и кончается, как всегда. Ладно, вы тут продолжайте про Маркса, а я пойду, отлучусь.

— Ага, испугался! — засмеялась Алиса. — И кстати, куда это ты там бегаешь все время? Чувствую, замышляешь что-то.

— Н-ничего… ничего подобного! — ненатурально хохотнул я.

— Ну, точно. Замышляет. — Алиса прищурилась. — Обратите внимание, когда врет, всегда немного поднимает брови, физиономия невинная, но глазки убегают куда-то вверх, — доверительно сообщила она остальным девушкам.

— Правда? — Весна поправила очки, с интересом присматриваясь. — Всегда-всегда?

— Обязательно. Я точно знаю. Лучше меня никто в нем не разбирается, даже его мамочка, — заявила Алиса. В ее словах чувствовался вызов, словно она хотела кому-то что-то доказать.

— Было бы чем хвалиться, — сердито рявкнул я, хлопнув дверью.

Снаружи было темно, хоть глаз коли, и холодно — изо рта шел пар. Шуршал по крыше дождь, в кюветах и заросшей кирпичной цистерне, откуда когда-то, видимо, заправляли паровозы, самозабвенно квакали лягушки. Даром, что конец лета. Трижды ухнул филин, но потом охрип и замолчал — видно, чрезмерная сырость ему тоже была не по нраву.

Однако стоящая на кирпичах бочка, под которой жарко светились угли, выглядела очень и очень привлекательно. Вода в горячем виде, это же совершенно другое дело, верно? Грешно было не использовать, раз в одном месте так удачно оказалась подходящая емкость и топливо.

Поскребя подбородок, уже покрытый щетиной, я виновато вздохнул. Не стоило обижаться на Алиску. Для нее ехидство — обычное дело, и она же не знала, что я тут корячусь, потихоньку сооружая банно-прачечный сюрприз. Винить ее за пропавший эффект неожиданности нечестно. Уж скорее я сам выгляжу глупо — и не в первый раз — когда пытаюсь сделать ей приятность и жду благодарностей, изображая при этом скучающе-незаинтересованный вид. А когда рыжая начинает в ответ дразниться, раздражаюсь. В двенадцать лет это было нормально, но пора, наверное, и повзрослеть.