Яна Дубинянская - Наследник

Если монета – по сути скульптура, маленький барельеф, то бона – прихотливый графический лист, и мало какая графика может сравниться с ней по совершенству замысла и исполнения. Во все времена человеческая сущность противилась противоестественному феномену покупательной способности простой бумаги – и всеми силами наделяла бумажные деньги художественной ценностью.

Податливо гнутся прозрачные пластиковые листы альбома. Кредитный билет 1872-го с портретом великого князя Дмитрия, не самая редкая бона, но очень выразительная: этот полуповорот головы, этот надменный взгляд. В подписи управляющего Анникина есть что-то дерзкое, почти хулиганское: угловатое летящее «а», размашистый завиток. Тоже недорогая, но любимая моя «катенька», екатерининская сотня, на которой у государыни трогательный, едва ли не смущенный девичий вид. А вот истинная драгоценность, облигация семнадцатого: сохранность так себе, оторван уголок и рядом два чернильных пятнышка, – но это та самая, из уничтоженного тиража, с красноречивой опечаткой в имени Дзержинского…

А это откуда в моем альбоме?!.. видимо, сунул машинально между листами еще тогда, когда ездил к тете Циле. Тьфу ты. Немедленно убрать.

Несерьезно маленький бумажный квадратик с шестью издевательскими нулями, дикое лилово-зеленое подобие примитивнейшего дизайна – профанация самой сути бумажных денег. Сто процентов, так называемые «купонокарбованцы», тьфу ты, не выговоришь, а в народе просто фантики, не продержатся долго, равно как и так называемая страна, где их отпечатали. Но обретут ли они от этого в будущем коллекционную ценность? Сильно сомневаюсь.

Бонисты – хранители самого мироздания, по договору с вечностью условно облеченного в форму таких нежных и бренных на первый взгляд банкнот. Но есть в бумажных деньгах неодолимая сила, это они, а не рукописи, по-настоящему не горят и не пропадают в сырых подвалах. Рано или поздно, самыми извилистыми и невероятными путями они все-таки приходят в мою коллекцию.

И, возможно, именно поэтому до сих пор не рухнул с концами столь же непрочный и условный мир.

У Димы Протопопова надрывалась мобила. Денег на ней почти не оставалось, и Дима страдал, раздумывая, брать или не брать. Конечно, все-таки ответил – и конечно же, это оказался не спонсор, а ровно наоборот.

– Нет, – бросил отрывисто, без мата: по мобиле Дима всегда был предельно краток. – Может, завтра. Звони.

Ответной реплики он не дослушал.

Надо было что-то делать. В качестве «чего-то» Дима набрал номер спонсора и снова услышал про «вне зоны». Вообще-то зона по спонсору плакала давно, и Дима знал, когда соглашался, его неоднократно предупреждали, что этот запросто может кинуть, – но почему, [… … …], именно сейчас?!

Последнюю фразу он выговорил вслух, как раз когда вошла секретарша Лиля со шлейфом запаха «нескафе». Приняла на свой счет и попятилась за дверь.

Сегодня у Димы Протопопова еще была секретарша, был свеженабранный штат журналистов, операторов и видеоинженеров, был менеджмент и был проект. Проект по его собственной, крутой и революционной идее. Ну да, общими контурами она несколько напоминала увиденное когда-то в гостях у Шурки на его коллекционной кассете программ «Би-Би-Си», которую тот, лоснясь и раздуваясь, крутил по видику в избранном кругу, – но в нашей стране до такого пока не додумался ни-кто! И не додумается ближайших лет пятнадцать, Дима мог поручиться, у него на такие штуки имелся безошибочный нюх. Короче, надо было что-то делать для спасения проекта – и Дима понятия не имел, что.

Позвонил телефон на столе, и Протопопов со зверским наслаждением рванул трубку: кто бы то ни оказался, он попал. По обычному, особенно офисному, телефону Дима краток не был.

Попала Анжеличка, Димина актуальная. Выслушав неизбежное хорошо если на треть, она что-то невразумительно прорыдала и бросила трубку. Коза, с ненавистью подумал Дима. Немного нежности ей – посреди рабочего дня!..

Кроме всего прочего, у него был сегодня вечером эфир «Городов». Несколько секунд Протопопов с наслаждением смаковал иллюзорную возможность положить с прибором на эти [… … …] «Города» и не явиться в прямой эфир. И дома по телику полюбоваться на заставку, которой они будут лихорадочно крыть.

Послышался короткий бабий перевизг, и ворвалась Элла с подводками. У Эллы, старой полковой лошади и бывшего диктора Центрального телевидения, было хобби – растаптывать на скаку хрупкую Лилю, особенно если та оказывала сопротивление. Но подводки Дима и вправду требовал показать как только, так сразу, и Элла умчалась победительницей.