Алексей Козлов - Лихтенвальд из Сан-Репы. Том 3

– Сударь, – влез Кропоткин, тоже обращаясь к связанному бюрократу, – я тоже бросаю свою дырявую перчатку в ваш немытый, сопливый нос, и вызываю на честный поединок! Извольте к барьеру! Ваше воинствующее невежество вас не может извинить! Вы оскорбили женщину действием и должны быть наказаны тем же! К тому же ваша власть омерзительна и более нетерпима! Вы смещены со своего поста и направляетесь в Бастилию для перевоспитания! Ясно? Вы больше не мэр!

Кропоткин уткнул в живот тяжёлый мушкет и стал допрашивать арестованного.

Арестованный тяжело дышал и плевался зубими.

– Ах, вот в чём дело! Да я и так не мэр! Вы что-то путаете! Я помощник мэра! Товарищи!

– Что? – удивился Кропоткин, – Как не мэр?

– Да не мэр я! Не мэр!

– Ты не мэр? А где мэр!

– К барьеру, чмо! Во время страшной бучи тому не повезло, у коих нет падучей!

– Не знаю! Ушёл через подземный ход! Как только стрелять стали, так он ушёл! Посмотрите в его кабинете – в шкафу – лаз! – сказал патерстонский пленник и выплюнул тридцать третий зуб.

– Гошпода! Прошу ваш! Отпуштите меня ко всем чертям! У меня выбиты жубы!

– Башковитая свинья! – сказал Гитболан, почесав макушку и обративши блестящий смеющийся взор к весёлому Нерону, – Зачем ему зубы? Он и так питается грудью своей секритутки! Знаете эти древние способы омоложения? Женщину надо жалеть, молодой члэк!!! Жалеть надо бабу, а не зубами её кусать! Верю тебе, отрок!

Но в комнату прошёл и сам всё проверил. Лаз был и в самом деле. Из него пахло кровью, потом и слезами.

– Я вам пизжу? Чего же боле? Что я могу ещё сказать? – процитировал Кропоткин, – Шеф! Это правда – не мэр! Я чую! Он не пахнет мэром! Что с ним делать?

– А почему сразу не сказал, ежели не мэр? – приступил к горлу злоумышленника Нерон.

– Я испугался! Стрельба кругом, дым коромыслом! Пандемониум полный! Я смешался!

– Ну ладно! – сказал Гитболан миролюбиво, – Не мэр, так не мэр! Но женщину ты, сука, всё же обидел! Зачем ты обидел женщину? Злодей! Перетрахину обидел! Кикимору Пафнутьевну обидел. Синагогу Адольфовну Смяткину обидел. Рынду Порфирьевну Чох обидел. Дору Проволочкину страшно обидел. Взять его!

– Я защищён!

– Чем? Чем ты защищён?

– Защищён! —упирался допрашиваемый, – позовите авокадо!

– Признавайся! Чем же? Чем ты защищён, Клон?

– К-к-к-к-конституцией!

– Чем-чем он защищён? Я не понял!

– Я не знаю! Сами разбирайтесь! Может, его на детектор лжи насадить?

– Он? А кто это такой?

– Он сам не знает, чем! Буробит что-то несусветное!

– Как вы относитесь к слонику Думбо?

– С глубочайшим пиететом и почтением!

– А к конституции?

– Смотря к какой! К конституции, под пологом которой крадуть сбережения у мирных граждан, я отношусь с нескрываемым подозрением!

– И правильно! Ибо в основе основного закона государства должны быть положены краеугольные камни справедливости, а не абы что! Что с ним делать?

– Знамо чего! На бубуку его!

– Мы верили в него, а он растратил свой талант на юношеский онанизм и прозябание. Мы верили в него, и чем он нам отплатил? Наклал У Прозерпины в алтаре! Афину обесчестил содроганьем! Доил коров и наши кошельки! Так в казамат его! – брызнул слюной Кропоткин.

Нерон посмотрел на Кропоткина с недоумением.

– Дурак ты! Вермахт от бундесвера не можешь отличить! Говно отконфетки не может отличить? Или наобарот, конфетку отговна? Не можешь! Не может бундесвер от вермахта отличить! О-о-о! Плеоназм грё…! Научись по сан реповскому говорить сначала! Подонки! Негодяи! Один в лазарете, – двое в Назарете! – возгласил он осуждающе и стало ясно, сколь многое он осуждает в этом мире.

– Paris, Avinion Zhopasena, 13. Я вспомнил, чёрт подери! Да дави же его! Я вспомнил! Гуманизм проявишь потом, когда он сдохнет. Добродушие – на помойку! Не те времена!

– Какую женщину! Как дави? – залопотал опешивший без пяти минут глава города Патерстона, ещё секунду назад полагавший, что спасён, а теперь ошущая, как зашевелились на его голове волосы. – Вы совсем …нулись?… Убира…

Но ему не дали договорить. Не дожидаясь реакции противника, ряженый киноактёр погорелого театра выхватил невесть откуда взявшийся большой медный таз на длиннющей ручке, предназначенный для варки крыжовенного варенья, размахнулся и что было сил опустил его на голову несостоявшегося интеллигента и состоявшегося помощника мэра. Набатный звон ударил и распространился по округе, поднимая население на бой и подвиг. Зоркие глаза чиновника пошли в разные стороны.