Владимир Эйснер - Рыбак и Сара

– Чик-чик-цр-р-р-тр-р-р! (Сам же сидишь. И даже локти положил!)

– Так я ж не шмыгаю, не ползаю по мышиным лабиринтам! А ты, проныра этакий, все норки пронырял, везде усищи совал, хвостищем пыль собирал, и грязным сапожищем да на стол с пищей?

Так не пойдёт! Вот отодвину стул, чтоб ты не мог запрыгнуть на стол, и кончится твоя вечерняя морзянка!

Хозяин избы постучал пальцем о край столешницы и сдвинул брови.

Горнак мигом спрятался в норке, но сразу же высунул круглую шкодливую мордашку, издал серию ухораздирающих скрипов и скрылся.

Обругал!

Рыбак с опозданием запустил в него рукавицей и рассмеялся. Ну, как сердиться на этого проказника?

До вечера Савка не показывался, а потом положил к ногам хозяина рукавицу и что-то тихо просвистел.

– Мир, Савка, мир! Вот тебе кусочек сахару!

И стали они с горнаком жить-поживать, добра наживать. Человек приносил рыбу и оленину, зверь – куропаток и м… ну, в общем, тоже мясо.

Промысловики на равных.

Много талантов открылось у Савки. Рыбак не переставал удивляться тонкой нервной организации этого зверька, граничащей иногда с чудом.

Однажды он разволновался-разбегался всё от ноги хозяина к двери, да от ноги к двери.

Ну, открыл ему парень. Горнак по ящикам вскочил на подоконник в пристройке и давай окошко царапать. Обернётся и скрипит-посвистывает. Глянул и Рыбак в окошко.

А ночь полярная.

Черным-чернёхонька.

Хоть смотри не смотри, не видать ни зги.

Зажёг фонарь, взял ружьё, открыл двери. В трёх шагах – сугроб незнакомый. Метели давно не было и Рыбак насторожился. Вдруг поднял сугроб голову, глаза отразили свет – умка!

После оглушительного дуплета у него над головой «босой» бежал.

А парень потом лучшими кусочками рыбы Савку ублажал.

У белого медведя лапы «ужжжасно шерстяные», а на ступнях подушечки жировые. Ходит неслышно. Даже Савка не мог его услышать через три стены.

Как он узнал, что у дверей потапыч затаился?

Не иначе, из параллельного мира информацию выудил.

Так и прожили человек с горностаем зиму.

В начале мая начался полярный день, солнце уже не уходило с неба.

Всё наполнилось светом и радостью, надеждой на новую жизнь.

В начале июня появились проталины в тундре.

Вернулись пуночки, утки, гагары, а за ними гуси пошли надо льдом.

И от гогота гусиного, от радостного крика весеннего затосковали Рыбак и Савка, перестали слушать морзянку и стали писать письма.

Писал, собственно, рыбак, а Савка опять сидел рядом на столе (на этот раз на старом полотенце) и подсказывал самые лучшие, самые изысканные слова и выражения из любовной лирики горностаев. И были они куда как выразительней и краше, чем самые яркие, самые цветитстые обороты речи из «Тысячи одной ночи»!

Рыбак помещал каждый такой речевой самоцвет в скобки с указанием: «перевод с горн»., что можно ведь понять и как «перевод с горнего». Пусть радистка рассудит, как ей сердце подскажет.

Толстую пачку писем написали они радистке с самым лучшим, самым чудесным голосом на свете, и перевязали сей пакет суровой рыбацкой ниткой, и положили на самое солнечное место в избушке, чтобы пропитался светом.

«Скоро прилетит вертолёт, мы отдадим пилотам письма и будем ждать ответа. И ответ будет именно такой, какой нам надо. Весенним, радостным и весёлым будет ответ, правда же, Савватей Савельич?»

Но прошёл-пролетел волшебный месяц июнь, они все жданки прождали, а вертолёта не дождались. Пакет с письмами высох и пожелтел, уголки самого верхнего конверта поднялись вверх, взывая к небу.

И вдруг пропал горностай.

Наверное, побежал подругу искать.

Тяжело без подруги на белом свете.

Чуть погодя стал хозяин прибирать в зимовье и вытащил из-под лежанки оба старых валенка. Один был лёгким, в нём было уютное тёплое гнёздышко с резким запахом зверя.

Второй был тяжёлым. И запах от него был тяжёлым. Рыбак вытряхнул содержимое на мох: штук сорок дохлых мышей, засохшая колючая рыбка бычок, несколько кусочков сахара и две слипшиеся карамельки.

«Савка!

Дружок Савка!

Вернись, Савка! Ведь поёт, всё поёт морзянка весёлым дискантом. Всё поёт сквозь расстоянья и снега!

Весенняя путина [1] Путина – сезон рыбной ловли. начиналась в середине июня, на работу людей отправляли вертолётом.

После отпуска Рыбак вернулся на Таймыр как в незнакомый край. Тундра в полярную ночь и тундра в полярный день – это небо и земля.

Как он ни отбивался, начальство отправило его не на его «родной», но слишком далёкий остров в Карском море, а на пустующую поблизости рыбацкую точку на берегу большого озера.