Игорь Костюченко - Царский самурай. Роман-апокриф

– Почему эта птичка оказалась здесь, ваше высочество?

Арисугава улыбнулся. Его лицо осветилось упавшим из окна солнечным лучом.

– Ее принесли сюда ее крылья.

– Чтобы она могла беззаботно порхать с ветки на ветки?

– Конечно, князь.

– Вот видите, ваше высочество. Птичка повиновалась своим крыльям. А самурай?

– Я, кажется, понимаю вас, князь, – сказал Арисугава. – Мне не остается ничего иного, как только одобрить ваш выбор. Примите еще раз благодарность великого Мэйдзи.

В озерной глади отражались горы, встававшие на востоке вереницей голубоватых, окутанных серебристой дымкой, пирамид. Северную сторону озера окаймлял густой сосновый лес, а южный берег был равнинный, плоский, как японская фарфоровая тарелка, расчерченный на манер топографического плана юнкера Михайловского инженерного училища правильными прямоугольниками рисовых полей, крошечных садиков, дальних и ближних селений. Берег был открыт ветрам, долетавшим сюда с океана слабыми, неспособными прогнать жару, которая после полудня усилилась неимоверно.

– Прекрасный вид, не так ли, Павел Петрович, – сказал наследник российского престола Николай Александрович.

– Поэзия чистейшая, пейзаж так и просится в стансы, – ахнул мичман Рябушкин. Николай Александрович мягко улыбнулся, а поручик Берендеев буркнул нечто маловразумительное, обмахиваясь фетровой шляпой. Замечание наследника престола насчет красот тутошних эспланад к его роду занятий прямого отношения не имело. Потому поручик счел за лучшее промолчать. Да и говорить на такой жаре ему не было никакой охоты. Мозги плавились, что вологодское масло на сковородке, а официальная часть визита еще никоим образом не близилась к концу.

День этот был поручика особенно утомительным. Спозаранку кортеж наследника российского престола побывал во владениях князя Тода. Князь Барятинский, несмотря на дальность пути, настоял не отменять этот пункт программы официальных церемоний. Наоборот, Барятинский приказал своим подчиненным как можно усерднее способствовать сближению русских и японских официальных лиц. Поручику Берендееву, прикомандированному в качестве офицера охраны к особе цесаревича, Барятинский рекомендовал обращать внимание Николая Александровича на своеобразие местных обычаев и нравов. Павел Петрович подумал, что такой приказ он получил от его превосходительства в отместку за свои ночные похождения.

От генерала Павел Петрович получил основательную взбучку за ночные художества в порту. Генерал стучал по столу массивной чернильницей, извергал, подобно вулкану Кракатау, ведомые и неведомые Берендееву площадные ругательства. Обвинял Павла Петровича в манкировании державными интересами и обзывал государственным преступником. Поручику отпираться не было никакой возможности. Как можно соблюдать приличия, когда трясут перед носом бумажками, к стенке притискивают показаниями желторотых и несмышленых щелкоперов. Мичман Рябушкин все подробности генералу выдал. И про девиц японских, про сямисен и саке, про то, как наследник престола оказался в порту без охраны. Благо, их высочество Николай Александрович заступились. Иначе не миновать отставки без выслуги.

Берендеев недобро покосился на мичмана Рябушкина. Поэт! Да таких поэтов к стоящим делам на пушечный выстрел не подпускать – опошлят, оболгут и олухом распоследним тебя же, благодетеля своего, выставят на посмешище. И еще хуже – на поругание. А все оттого, что пить не могут. И не умеют-с. Ишь, расфуфырился!

«Пить! Да, пить надо умеючи всегда. Что водку, саке или араку, а уж шампанское и подавно,» – Павел Петрович жадно облизнул пересохшие губы и горько пожалел, что не захватил с собой походной фляжки. Он неистово мучился жаждой после ночных ознакомлений с японской экзотикой. Экая пытка – в ста шагах от озера страдать с выжженным зноем горлом и нести службу. А вокруг, как назло, ни одного кафешантана, ресторации, трактира! Ни одной палатки с сельтерской – на худой конец.

Мало того, что пришлось Павлу Петровичу спозаранку особенное усердие являть, так еще и муку телесную претерпевать за разговорчивость какого-то юнца перед начальственным лицом. Служба-с! Во время оной приказы его превосходительства не обсуждают, а выполняют. И поручик решил в день официального визита в грязь лицом не ударять.

Старался Берендеев. Переводил цесаревичу, как мог, приветственные речи. Цветисто и высокопарно, велеречиво говорили старый князь Тода и принц Арисугава. Для российского наследника прямо на дворе под гулкие удары барабанов самураи кружились в старинных боевых танцах. Они помахивали громадными веерами и бренчали пластинками стальных доспехов, скакали на лошадях, соревнуясь в ловкости. Сам принц Арисугава гарцевал на прекрасной англизированной кобыле, увешанной золотыми побрякушками. Принц был горазд стрелять из лука в соломенный тюфяк, который волочил перед ним скакавший на горячем жеребце наездник. Ни одна стрела, посланная принцем Арисугава, не миновала цель – традиционное самурайское действо называлось «погоня за собакой».