Игорь Костюченко - Царский самурай. Роман-апокриф

– Виноват, старина. Душно что-то сегодня. А кофий прекрасный был. Это уж я того, грешен, погорячился.

Влас тряхнул согбенным плечом. Забубнил треснутым голосом в отместку.

– Вот и я… ваше превосходительство. Как можно было. Щетиной… Выдумали. Да чтоб я… Щетиной…

– Мир, мир… Он, слышь, получше худой ссоры. А чего, нам старикам, друг на дружку дуться. Ты мне вот что скажи.

– Чего прикажете, ваше превосходительство?

– Мичман Рябушкин почивать изволит небось. После ночных-то бдений.

– Никак нет, Михаил Владимирович. На верхней палубе стишки сочиняют.

– О чем же? – удивленно вскинул кустистую бровь Барятинский.

– О красотке какой-то. Про серебряные цветы. Про балалайку.

– Балалайку?

– Ну-с. Вроде того. Японскую балалайку. Девица, вишь, на балалайке бренчала. А мичману шибко понравилось. Вот теперь и стихи про то складывает. Зацепило парня.

– Значит влюбился.

– Может и так, ваше превосходительство, – степенно, но с участием к трудному положению мичмана согласился Влас.

– Чудесно, – вздохнул генерал-майор, – этого нам еще только не хватало для полноты картины. Роман с куртизанкой. В стиле Пьера Лоти. Давай-ка покличь, старина, ко мне этого Байрона. Мне порасспросить бы. Получше. Ступай.

Влас уж чуть с места не сорвался, бросаясь выполнять важное поручение, как его превосходительство остановил камердинера.

– Э-э, постой, старина. Прежде мундир подай.

– Слушаюсь, ваше превосходительство.

В прочие дни Михаил Владимирович Барятинский не обременял себя ношением увешанного орденами и лентами парадного сюртука. Климат южных морей не благоприятствовал ношению полной формы по причине влажности и высокой температуры. Но, отправляясь на встречи с цесаревичем, генерал-майор старался держаться фрунтовой выправки. А без мундира что за почтение к членам императорской фамилии? Так, баловство, а его-то не мог себе позволить истый служака. Да и речь во время этой встречи, до которой оставалось не более получаса, намеревался повести князь о вещах крайне весомых для будущего политики Российской империи на Дальнем Востоке.

Барятинский щелкнул полированным ногтем по вчерашнему номеру местной газеты. Он привык внимательно изучать мнение прессы. Ведь что у прессы на языке, то у политиков могло быть и на уме. А писала японская газета вещи несообразные, задиристые, утверждая с апломбом: «В Европе Россию можно сравнить с рыкающим львом или разгневанным слоном, тогда как на Востоке она подобна ручной овечке или спящей кошке… Те, которые думают, что Россия способна кусаться в Азии, как ядовитая змея, похожи на человека, боящегося тигровой шкуры потому только, что тигр – очень свирепое животное». Вот так, не больше и не меньше.

По счастью, есть при дворе микадо разумные головы. Старый князь Тода – фигура влиятельная. Приближенный самого японского императора и принца Арисугава. Судя по рапорту епископа Николая Касаткина из Токио, князь Тода здраво способен рассуждать о политике, ее течениях. Оказывает покровительство российским, не германским и британским, а именно российским миссионерам, торговым людям. Немало постарался ради воздвижения в Токио православного собора. Через таких вельмож, как этот Тода, сподручно российский интерес отстоять. Да, непременно, непременно следует побывать у него с визитом. Под благовидным предлогом. И с наследником престола, цесаревичем Николаем, разумеется.

Барятинский вздохнул. Он досконально изучил настроения японских кругов. Увы, не все фигуры на японской шахматной доске, к сожалению, были окрашены в цвета российского триколора. Далеко не все.

Соломенная шляпа скрывала верхнюю часть лица монаха. Едва он вступил на кедровый пол покоев князя, как властитель Тода стремительно подался вперед, припал к циновке в нижайшем поклоне.

– Ваше высочество, принц Арисугава, – приветствовал вошедшего старый князь, всем своим видом показывая, что потрясен до глубины души визитом высокого гостя. Паломник снял шляпу, и поклонился князю.

– Мир вашему дому, светлейший Тода. Я осмелился побеспокоить ваше уединение, чтобы передать свиток.

– Послание сына Неба? – вежливо изумился князь, не решаясь прикоснуться к деревянному ларцу с золотой хризантемой, инкрустированной по черному лаку.

– Его величество император Мэйдзи прислал меня к вам, зная о том, какие великие услуги вы оказали царствующей династии, – учтиво сказал принц Арисугава.

– О, мои усилия ничего не стоят. Я недостоин чести, оказанной мне его величеством, – все так же вежливо, но твердо и жестко сказал князь Тода, кланяясь еще раз. Уже не так низко, как при появлении принца. Князь и принц Арисугава долго обменивались вежливыми приветствиями. Каждый жест, каждое слово должно было свидетельствовать о неизмеримой глубине почтения, которое испытывали князь и принц друг к другу. И к его величеству императору Мейдзи. Но с каждым поклоном князь, несмотря на всю учтивость, изысканность манер, становился все строже. И в голосе его звучало все больше металлических ноток. Восторженную почтительность сменяла строгая деловитость. Наконец, будто по команде, принц и князь замерли. Они будто превратились в каменные садовые изваяния. Их глаза были широко раскрыты. Оба молчали, прислушиваясь к стону ветра в ветвях сосны. Потом принц заговорил. Медленно. Отрывисто. Взвешивая слова.