Кирилл Берендеев - Неизвестная война. Повести и рассказы

– Не стоит, – ответил Александр. – Ты и так убедителен. И очень долго не подойдешь к главному.

– Я уже в нем, – напрягшись, произнес Клаус. – Все последние годы нас пытались содержать как военнопленных, всю страну. Нам давали деньги, под залог наших земель, у нас конфисковали армию и флот, нас давили выплатами, нам устраивали революции и перевороты. Боевики «Рот-Фронта» устраивали побоища в городах, пытаясь захватить власть то там, то здесь. Почему им это удавалось? Ведь это все на нашей памяти происходило. Вы же помните, как оно было – в Баварии, в Тюрингии…. Молчите? Не надо напоминать, как мы тогда жили, всего-то десять-пятнадцать лет назад. На пособия, на которые можно было купить только мыло и веревку. Ваши родители бедствовали, даже имея по две работы, в начале двадцатых я спасался только тем, что чистил обувь возле «Ритца». Как же меня били тогда другие, которым не повезло вылизать обувь американского промышленника или английского банкира. Ведь подавали-то не марками, а звонкой монетой, имевшей вес во всех уголках мира. Все мы хранили сбережения, если они имелись, в фунтах или долларах. Правительства менялись с пулеметной частотой. А теперь я подойду к тому, с чего, по-вашему, должен был начать. Сама Веймарская республика была мертворожденной по одной причине: диктат одной провинции над другими, той, самой ненавистной, среди прочих, самой богатой золотом ее дворян и самой нищей ее крестьянами. Подумать только, веками Пруссия считалась житницей Германии, а тут мы из последних сил кормили ее голодающих. И при этом голосов у прусских партий в парламенте всегда было столько, чтоб заблокировать любой законопроект, направленный против интересов их дворянства. Что вы так на меня смотрите, я ведь родом из Пруссии.

– Хочу напомнить, ты хоть и бастард, но все равно должен носить титульную приставку к фамилии. А твой брат… – Александру закончить не дали. Роман не выдержал:

– Твой брат с тридцать шестого в Заксенхаузене. Ты хоть раз общался с ним? Как он, что он? Ведь тюрьма от Берлина всего в тридцати километрах.

– А для меня, как на луне, – резко ответил Клаус. – И потом, с чего ты так обеспокоился? Ведь ты же поддерживал референдум компартии по экспроприации дворянских ценностей. Это должно было и Пауля коснуться

– Речь не о деньгах, а о человеке. Ты вообще виделся с ним?

– Свиданий у нас было два или три. Но Пауль фон Кюнц не хочет меня видеть так же, как я его. Он бросил нас подыхать в Берлине в начале двадцатых, а сам уехал в Кенигсберг, получил земли, заручившись поддержкой соратников фон Палена… неважно. Отец умер от чахотки… тоже не суть. Ненавижу его.

Воцарилось неловкое молчание, которое никто не смел нарушить. Александр поднялся, похлопал Клауса по плечу, как-то не слишком уверенно, что-то шепнул на ухо. Тот кивнул в ответ. Наконец, произнес:

– Я рад, что наконец все закончилось. Что Германия не просто стала снова государством, но наконец-то обрушила свои сословные кандалы, от которых столько натерпелась, исполняя прихоти бесчисленных сюзеренов. Что народ снова стал единым. И в Баварии, и в Тюрингии, в Лотарингии и в Эссене, повсеместно, не просто говорят одно и на одном языке. Но считают себя одним целым. Даже баварцы, которые еще с времен Лотаря Первого, наверное, считались особой нацией, с особой культурой, устоями, языком… чем и кем угодно, но только не немцами. И это заслуга одного только человека – и, Роман, не говори только, что я не прав. Именно его заслуга. Ничья больше.

– Я думаю, не будь Гитлера, другой человек мог бы…

– Как видишь, смог только он, – почти по слогам закончил Клаус.

Вошла Грета с большим подносом, на котором стоял чайник в колпаке и пять чашек. Разговор немедля пресекся, все взгляды обратились на вошедшую, Роману внезапно вспомнилось, как замолкали они в кафе, когда подходила официантка, а они в это время снова и снова перебирали возможные варианты покушения. Мысли высказывались самые разные, даты предлагались так же в широчайшем спектре – плюс-минус полгода. Большинство бесед заканчивалось ничем. Хотя казалось, вот это удобный случай, вот тот еще больше подойдет.

– Вы наговорились?

– Скорее всего, да, – произнес Александр. – Хотя после такого захотелось не чаю, а коньяку.

– У Чарли есть коньяк. Румынский. Принести?

И снова молчание, покуда Грета не покинула комнату. Роман снова повернулся к Клаусу.

– И что же, только потому, что народ един, а Германия по настоящему сильна и независима, ты и решил выйти?