Кирилл Берендеев - Неизвестная война. Повести и рассказы

Не получалось. Сюжет захватил в плен и не оставлял в покое ни на минуту, ни днем ни ночью; я буквально сходил с ума, пытаясь избавиться от его тисков, но выходило это лишь, когда я писал повесть «Зверь». Я не писал ее, но боролся с ней – мучительно, беспощадно и невероятно скоро – как казалось бы снаружи. Но как же долго выписывал изнутри себя! Ее, не отпускавшую, вгрызшуюся в самое нутро. По четверти авторского листа строчил я в день, в несколько приемов, пытаясь утишить безумства зверя и не в силах побороть их. Я видел все сцены заранее, до самой последней, я перелистывал их в голове сотни, тысячи раз, но как же далеки они были, эти последние. И порой, не в силах дописать, мучился не только от боли в пальцах. Терзался той болью, что эхом жила во мне, не отпускала с рождения, да, наверное, никогда уже не отпустит, сколько бы я ни пытался излить ее на бумагу.

Даже после окончания понадобилось еще две недели, если не больше, чтоб отойти от «Зверя». И еще столько же, чтоб посмотреть на него немного иначе, свободнее, спокойнее, чтоб снова взяться за повесть и начать вычитку. А после выбрать название.

Соглашусь, оно несколько странное. Многим знакомое – по одноименному сериалу с Бертом Ланкастером в роли ведущего. Я сознательно поставил акцент именно на подобное узнавание. А еще на то, что и для меня самого эта война все еще остается во многом терра инкогнита. Как и для большинства тех, кто родился много после ее окончания. Поступки героев странны, их мораль непонятна, их мысли приходится дешифровать, объясняя через призму истекших лет – так, будто жили они не менее века назад, а минимум, за тысячу лет до нас. Все переменилось, даже язык, манеры общения, воспитания. Мы смотрим на тех, кто сражался, воистину, как на представителей давно исчезнувшей цивилизации, и, отчасти, это правда. Мы пытаемся разобраться в их делах, поступках, переживаниях и достижениях с помощью своего багажа познаний, но как же далеки оказываемся при этом от осознания подлинной сути происходящего восемьдесят лет назад.

Но во время писания «Гостиницы Катарины Кессель» в конце шестнадцатого, я стал неожиданно замечать перекличку времен, казалось, совершенно утерянную. Находил параллели, знакомые смыслы, вопросы, которыми задавались мои герои, и на которые искал ответ я сегодняшний. Надеюсь, эта неожиданная перекличка будет отмечена и вами, мой читатель.

И еще одно. В «Звере» мне захотелось проделать еще один значимый эксперимент. Практически во всех произведениях о Великой отечественной, написанных по ее окончании, волей-неволей, прихотью автора или цензуры, проскальзывала неизбежная мысль о нескорой, но непременной победе над фашизмом. Но разве можно задаться подобным вопросом, когда враг у ворот, когда он захватывает по пятьдесят километров в день родной земли, когда в первые же дни войны пали Вильнюс, Рига, Львов, когда огромные танковые соединения Красной Армии были разгромлены в первой же битве, когда число погибших в боях исчислялось уже сотнями тысяч, а сдавшихся в плен – миллионами? Когда уклонение от мобилизации носило столь массовый характер, что ни милиция, ни внутренние войска – никто не мог совладать с бежавшими, куда угодно отказниками? Я сильно сомневаюсь в этом.

Именно с такой позиции и была написана повесть. Которую я отдал в руки друзей и знакомых, дабы понять, что выжал из себя с этой немыслимой, всепоглощающей мукой, преследовавшей во время написания «Зверя»?

Ответ на этот вопрос придется искать вам, читатель, в сборнике, созданном за десять лет и менее, чем за год. В адовых страданиях и с необычайной легкостью. Очень долго и невероятно быстро. Я попытался разрешить хотя бы часть вопросов, что задавал себе столь долгое время. Вам решать, насколько полезен оказался мой труд.

С искренним уважением, Кирилл Берендеев.

Неизвестный автор «Жители города Хеб салютуют немецким войскам, занявшим Судеты»

От конечной трамвая он шел, насвистывая «Рио-Риту». Улица темнела предзакатными сумерками, быстро наползавшими на город. Редкие прохожие спешили укрыться по домам, фонари светили не так ярко, как в центре, сразу видно, окраина города, пускай и столицы. Он свернул на Кайзерштрассе, его шаги по булыжнику негромким эхом отдавались меж обступившими двух – трехэтажными домиками. Песенка кончилась, он принялся насвистывать заново старый мотивчик, ноги сами понеслись в пляс. Левая нога подводила, подволакиваясь в самые неподходящие моменты, да он и не умел танцевать. Разве что танго, которому когда-то выучила его Чарли. Давно, еще до его отъезда в Австрию. Сколько ж лет прошло с той поры. Всего шесть? Он даже удивился, кажется, целая жизнь. Через месяц после поджога Рейхстага ему стукнуло двадцать четыре, а ей все еще оставалось, как говорила сама Шарлотта, только двадцать два.

Читать дальше