Александр Толстов - Путь в чаши

Его вздох заставил Дазара нахмуриться.

– Не злись на нее, – харчевник погрозил ему пальцем, точно мальцу. – Она зря переживать не будет. Это я тебе говорю.

Брэнан едва сдержался от того, чтобы не закатить глаза. Конечно, это ты мне говоришь, Ойкос, влюбленный в мою мать с тех пор, как я себя помню. Эх, Дазар, Дазар… Почему ты не решился посвататься к ней, когда она овдовела, и фратрия* сватала ей нового мужа? Тоже побрезговал сыном, рожденным в штормовых волнах? И теперь она живет с этим…

– У меня и в мыслях нет ее расстраивать. Но, кажется, будь ее воля, мать заперла бы меня в храме и дальше портика не пускала.

– Разве это странно? Ты слышал, на Пассеру был набег? Человек двадцать утащили…

Руки сами сжались в кулаки. Мать наверняка уже слышала, вот поэтому и маячила на лестнице с утра. Пассера через горный хребет отсюда, в четверти дня пути. Кто поручится, что сегодня-завтра людоловы не наведаются сюда? Но вечно дрожать и прятаться – тоже не дело, совсем не дело. Пусть только сунутся – меч, вычищенный, смазанный и наточенный, терпеливо покоился у него под лежаком.

– Пойду. Мать, видно, и вправду извелась.

– Я ничего ей не рассказывал, – Дазар поднял руки, словно защищаясь. Должно быть, правильно истолковал его нахмуренные брови. – Но вести разносятся быстро, сам знаешь.

– Знаю.

Брэнан двинулся прямиком к храму, но солнце по дороге туда уже не казалось таким ярким. Даже белые стены домов как будто посерели. Неприятный разговор ему обеспечен. И Пассера будет в нем упомянута несметное количество раз.

Дорога от харчевни, расширяясь, вела между домами, пересекала площадь с рынком и прямой стрелой упиралась в скалистую возвышенность, где под сенью острохребетных гор стоял храм. Сложенный из голубого известняка и ракушечника, просторный, светлый, полный воздуха, он омывался водой священного источника, бьющего из скалы. Под двускатной крышей, покоившейся на рядах стройных, испещренных лазоревыми прожилками колонн, казалось, никогда не могло стрястись дурного. По крайней мере, так ему думалось в детстве, когда свора соседских мальчишек камнями и палками загоняла сюда «детёныша бездны». Здесь сопливые паршивцы буянить не осмеливались, боясь гнева среброшкурой.

Брэнан поднимался по гладким белым ступеням, сохранявшим прохладу даже под полуденным солнцем. Пахло нагретым камнем и смолами – в храме вершились обряды. Стоит ли отвлекать мать в такое время? Нынче молитвы наверняка возносятся не одной Таргато, дарующей богатый улов, но и самому Аммугану. Матери Мелеры скорее помолятся Дракону о том, чтоб тот потопил суда работорговцев вместе с их скорбным грузом по пути в Йаманарру, нежели испросят для своих детей доли выжить в рабстве. В рабстве не выживают.

Поднявшись по ступеням в широкий портик, он уже видел, как из темной прохлады храма навстречу ему в развевающемся хитоне небесного цвета спешила мать. Длинные волосы, усеянные брызгами морской пены, смоляными змейками стелились по ветру.

– Брэнан!

Сын привычно открыл ей объятья, и жрица почти упала в них, крепко прижимая сына к сердцу.

– Хвала Драконам океана! Я же просила тебя… Ушел с рассветом, а возвращаешься за полдень. Ты слышал о Пассере?

Вот и началось.

– Слышал.

– Ты ведь знаешь…

– Мама, – Брэнан отстранил ее от себя и заглянул в глаза. Карие, почти черные, большие и влажные. – Я хожу там, где людоловы не водятся. Ну, хочешь, я буду брать с собой меч?

Жрица Таргато покачала головой:

– Твой меч не спасет тебя.

– Тогда умру, сражаясь, – усмехнулся сын и получил чувствительный тычок в грудь.

– Замолчи, гадкий мальчишка!

– Так биться мне или сдаваться?

– Закрыть рот, Брэнан, сын Эдвара. Иначе схлопочешь от меня прямо здесь!

– Обряд окончен?

– Да. У алтаря остались Тимида с младшими. А я почувствовала тебя и побежала.

– Ох, мама…

– Ты мне не веришь, – в глазах Тейи читался укор.

– Ты не боишься своих обрядов? Порой они пугают даже меня.

– Это не обряды, это материнское сердце.

Брэнан вздохнул и уставился куда-то поверх ее головы:

– Где было твое материнское сердце, когда ты мужа себе выбирала…

Мать отстранилась, и Брэнан выругался про себя. Сколько раз давал себе зарок не заводить этих разговоров, столько же раз его и нарушал. Но сегодня с утра Окер снова принялся за старое. И если так будет продолжаться, рано или поздно рука дрогнет и сама схватится за меч. Старик плюет на жену, на пасынка, даже на собственных детей. Мэва и Брад… Брэнан опустил плечи, вся воинственность тут же схлынула. Никогда он ничего не сделает этому провонявшему козлятиной пастуху – хотя бы из-за Мэвы и Брада.