Уилбур Смит - Пылающий берег

Она повернулась и пошла обратно в лагерь. Ни Х-ани, ни О-хва даже сейчас не сидели без дела. Старый бушмен вырезал из кости наконечники для стрел, а жена создавала новое ожерелье, выбирая кусочки из расколотого страусиного яйца и обтачивая с помощью двух камешков, так что они становились похожими на монетки. Затем острой костяной палочкой осторожно просверливала в них дырки и нанизывала на длинную тонкую жилку.

Наблюдая за работой Х-ани, Сантен вдруг живо представила Анну. Резко поднявшись, она пошла прочь из лагеря. Перестав нанизывать бусинки, Х-ани с грустью посмотрела вслед.

— Нэм Чайлд несчастлива.

— В наших бутылках есть вода, а ее живот наполнен едой, — пробурчал О-хва, продолжая затачивать наконечник для стрелы. — У нее нет причин быть несчастливой.

— Она тоскует по своему клану, — тихим шепотом выговорила Х-ани, а старик ничего не ответил. Оба всё поняли, в молчании вспоминая тех, кого оставили зарытыми в неглубоких могилах в дикой пустыне далеко-далеко отсюда.

«Я уже достаточно окрепла, — говорила себе Сантен, — и научилась, как выживать в таких условиях. А потому не должна больше следовать за ними. Я могла бы повернуть снова на юг и идти одна».

Произнеся последнее слово, она нерешительно остановилась, представила, как это будет. Слово решило все. «Одна, — повторила Сантен. — Если бы Анна осталась жива, если бы был хоть кто-нибудь, к кому я стремилась, возможно, я бы попыталась». Тяжело спустилась к морю, села на песок, в унылой тоске обхватив колени.

«Назад пути нет. Мне остается идти вперед, живя, как животное, как дикарь, и с дикарями».

Она бросила взгляд на лохмотья, едва прикрывавшие тело. «Я должна просто идти вперед, сама не зная куда, — Сантен почувствовала, что находится на грани полного отчаяния, и постаралась тут же прогнать его, словно это был враг во плоти и крови. — Я не поддамся, я просто не поддамся никакому отчаянию, а когда все кончится, я никогда не буду нуждаться. Я никогда не буду страдать от жажды, никогда не буду голодать или носить вонючее рванье. — Она взглянула на свои руки. Все ногти обломались и заросли грязью. Она сжала ладони в кулаки, чтобы не видеть этого. — Никогда больше. И клянусь, что мой сын и я никогда не будем нуждаться».

Был уже поздний вечер, когда она вернулась в примитивный лагерь под дюнами. Посмотрев на нее, Х-ани радостно засмеялась, как высохшая маленькая обезьянка, и Сантен вдруг ощутила прилив невероятной нежности.

— Милая Х-ани, ты все, что у меня осталось.

Старая женщина поднялась на ноги и пошла навстречу, неся в руках законченное ожерелье из скорлупы страусинового яйца.

Приподнявшись на цыпочки, любовно приладила его на голове Сантен, опустив оставшуюся нить ей на грудь и что-то напевая под нос, ибо явно была удовлетворена результатом своей работы.

— Оно очень красивое, Х-ани. Спасибо, спасибо тебе большое.

Она вдруг расплакалась.

— А я назвала тебя дикарем. Прости меня, прости, пожалуйста! Кроме Анны, ты самый дорогой, самый чудесный человек, которого я когда-либо знала.

Сантен опустилась на колени, так что их лица были теперь на одном уровне, и, порывисто и крепко обняв Х-ани, прижалась виском к ее высохшей, сморщенной щеке.

— Почему она заливается слезами? — строго спросил О-хва, сидя у костра.

— Потому, что она счастлива.

— По-моему, — высказал свое мнение старый бушмен, — это самая глупая из всех причин. Думаю, на эту женщину немножко повлияла луна.

Он поднялся и, все еще покачивая головой, начал последние приготовления к ночному путешествию.

Сантен заметила, что вид у маленьких бушменов был необычайно торжественный. Они молча прилаживали свои накидки и заплечные сумки, а потом Х-ани подошла к ней и, проверив ремень на сумке, наклонилась, чтобы поправить парусиновые обмотки, завязанные вокруг ног.

— В чем дело?

Х-ани явно поняла вопрос, но даже не попыталась ничего объяснить. Вместо этого она позвала девушку, и они обе припали к земле позади О-хва.

Тот возвысил вдруг голос, начав медленно пританцовывать. «Дух Луны, сделай так, чтобы твой свет светил сегодня ночью и указывал нам путь». О-хва напевал хрипловатым фальцетом, который особенно нравился духам, пошаркивая ногами по песку.

«Дух Великого Солнца, спи хорошо, а когда ты поднимешься завтра, не будь сердитым, и пусть твой гнев не сжигает нас в певучих песках. А потом, когда мы благополучно пройдем сквозь них и доберемся до цедильных колодцев, мы будем танцевать и петь, почитая и благодаря тебя».