Хайнц Конзалик - Человек-землетрясение

Если подворачивался случай, а ничто так не притягивает, как любопытство, и случаев было достаточно, он заговаривал с подругой Чокки или Лундтхайма, замечал с изысканной скромностью: «Ваши глаза незабываемы. Я буду все время мечтать о них» – и договаривался о встрече на следующий день.

Потом, не проходило и трех часов (лишь одна продержалась три часа и 28 минут), любовницы его бывших друзей становились его любовницами. В его объятьях они вели себя как безумные, осыпали его ласковыми словами и изливали с душераздирающими стонами свой любовный пыл в спрятанный за часами на ночном столике микрофон.

Боб Баррайс вел точный учет своих завоеваний. В конце такого блаженного часа, когда «самые восхитительные создания, когда-либо возникавшие из яйцеклетки» (так Боб называл женщин, что приводило их в восторг, ибо они относили это за счет неординарного склада ума) покидали его квартиру, Боб спокойным, деловым голосом записывал кульминацию своей подлости и своей новой победы: – Это была шведка Рита Нордхолд, блондинка, до сегодняшнего дня принадлежавшая Фрицу Чокки. – Или: – Вы слышали Лючию Сарельто, подругу Александра Вилькеса. Обращаю ваше внимание, что каждое «Мама-мама», которое вы слышали на пленке, сопутствовало ее оргазму!

Своей жуткой игрой он занимался всю неделю. Впервые он мыслил экономически, рассчитывал свое время: любил днем и спал ночью или любил ночью и отдыхал днем. Он прекращал свои прогулки по гавани, барам, танцплощадкам, бассейнам и пляжам точно по плану, исключавшему чрезмерные нагрузки для него и сулившему максимальный успех. Чаще всего он удивлялся, насколько неприхотливы в постели были эти девушки, как быстро достигали они верха блаженства, что говорило о том, что Чокки и его друзья были не самыми лучшими «гимнастами».

Через неделю Боб Баррайс упаковал пленки в ящик, также обитый красным бархатом, который он специально заказал у столяра-модельщика, и отправил свидетельство своего триумфа над девятью телами Фрицу Чокки по адресу: Отель «Эдем», номер 101–103.

Записку Боб также вложил: «Я не довольствовался одной пулей, кому угодно посчитать, может начинать».

Чокки получил посылку, вернувшись вместе с Лундтхаймом, Вилькесом и Шуманом с моря (четверку в Каннах уже окрестили «струнным квартетом»). Они освежились после долгой ночи, собирались переодеться и плотно позавтракать на террасе.

– От Боба! – сразу определил Чокки, увидев пленки. Он еще не читал записки, но, огласив вслух ее содержание, вмиг посерьезнел и прищурил глаза. – Алекс, у тебя есть магнитофон? – спросил он.

Вилькес кивнул, выбежал и через пять минут вернулся с переносным магнитофоном. Чокки поставил кассету, помеченную красной цифрой 1, и нажал на клавишу. Они услышали вкрадчивый, вежливый голос Боба. Он говорил, хорошо артикулируя, несколько преувеличенно четко, как актер, делающий перед зеркалом упражнения по развитию навыков устной речи и контролирующий положение губ.

– Друзья мои, на что мне пистолет? Этим оружием я не пользуюсь. Мое оружие выглядит иначе, оно не украшено перламутром, а лишь изредка следами губной помады. Если я из него стреляю, я не убиваю, а боль, которую я причиняю, сладкая и незабываемая.

– Идиот! – не выдержал Шуман. – Чокк, выключи! Неужели мы будем слушать этот бред?

Но в тот же миг он замолк, потому что женский голос, тающий от блаженства, совершенно отчетливо и ясно, как если бы они были свидетелями, сидящих рядом, произнес:

– Боб, о Боб… у тебя руки как у ангела… Мой дорогой, как ты нежен… Эрвин по сравнению с тобой – просто мужлан…

Эрвин Лундтхайм вздрогнул и стал пунцовым.

– Проклятье, что это такое? – вскрикнул он. – Я…

– Заткнись! – зашипел Чокки. Он уже понял, что Боб пройдется по каждому из них, как каленым железом. А в конце от них останется выжженная оболочка, в которой будет достаточно места, чтобы наполнить ее смертельной ненавистью.

– Это была Норма Шелли, сладкий зайчик из Шеффилда, до сегодняшнего дня принадлежавшая Лундтхайму, – произнес страшно любезный и вежливый голос Боба. – А теперь я обращаюсь к Чокки, моему дорогому другу. Слушай хорошенько. Не думаю, что ты ее сразу узнаешь – в моей постели они все меняют голос, суть, характер и взгляды. Я, подобно землетрясению, меняю их душевный ландшафт. Сегодня пятница, без четверти час. Ты, дорогой Чокк, лежишь на пляже, в полной уверенности, что она в парикмахерской, сохнет под колпаком. Послушай, что разгорячило ее на самом деле…