Хайнц Конзалик - Человек-землетрясение

Доктор Дорлах испуганно вскочил. Предаваясь своим мыслям и своему страху, он заснул, и теперь пронзительный звонок телефона на ночном столике разбудил его. Часы показывали половину шестого.

С ощущением, как будто хватается за лед, он снял трубку.

Дюссельдорф. «Парк-отель». И, прежде чем ночной дежурный приступил к объяснениям, доктор Дорлах уже знал, что водоворот завертелся, затягивая все вокруг.

В четыре часа утра Марион Баррайс ушла из отеля. Ночному портье она отдала записку, которую тот по глупости отложил в сторону, поскольку прибыла группа итальянцев. И только после регистрации и раздачи ключей портье занялся запиской.

– Это для вас! – сказала, уходя, молодая дама.

Это был имеющий силу чек на сто тысяч марок.

В больших отелях ко многому привычны, не так-то просто вывести персонал из равновесия. Там, где останавливаются восточные владыки, вообще перестают удивляться. Но сто тысяч марок на чай еще никому не давали.

Пока в отеле обсуждали, что бы это значило, появилась полиция. Из Рейна вытащили девушку. Она прыгнула с моста в воду, сломала себе при ударе позвоночник и сразу умерла. В кармане платья у нее нашли карточку «Парк-отеля».

– Спасибо… – тихо сказал Дорлах. – Я сейчас приеду и сразу обращусь в криминальную полицию. Первый комиссариат, я знаю. И пожалуйста, полное молчание, господа. Как-никак это супруга господина Баррайса-младшего. Да, ужасно, воистину. У меня тоже в голове не укладывается. Сейчас приеду…

Он вскочил, сунул голову под кран, пустил холодную струю на свой затылок и тем не менее не избавился от свинцовой тяжести, которая давила на него. Он отказался от бритья – впервые можно было видеть доктора Дорлаха, неизменный образец скромной элегантности, со щетиной на лице, потом он долго колебался, нужно ли поставить в известность Хаферкампа, подавил в себе это желание и был уже на выходе, когда вновь зазвонил телефон.

Это был Боб Баррайс.

– Доктор, – произнес усталый голос, – доктор, я заклинаю нас, помогите мне! Пожалуйста, помогите мне! Вы единственный человек, который у меня остался.

Дорлаха бросило в жар. После предыдущего ледяного озноба его опять прошиб пот.

– Где вы, Боб? – хрипло спросил он.

– В Эссене. В «Толстом Отто» у рынка. Приезжайте, я умоляю пас, приезжайте!

– Что вы там делаете, в «Толстом Отто»?

– А куда мне деваться? – Дорлах втянул голову в плечи и весь сжался. – Ведь у меня теперь ничего нет – ни родного города, ни дома, ни жены, ни денег, ни друзей, ничего. – Он плакал, по-настоящему, громко и не стесняясь, всхлипывал и в отчаянии бился головой об стенку телефонной будки. Дорлах услышал глухие удары в трубке. – Помогите мне, доктор! Пожалуйста, пожалуйста… Вы единственный, кто у меня есть. Мир так пуст… так пуст… На коленях молю вас: заберите меня отсюда! Найдите мою жену, отвезите меня к моей жене… Доктор!

Крик, пронизавший Дорлаха до костей.

– Я приеду… – сказал он и сделал глотательное движение, чтобы выдавить хоть звук из пересохшей глотки. – Боб, оставайтесь там, я заберу вас. Ждите меня. Я… я отвезу вас к жене…

– Вы знаете, где она? – вскрикнул радостно Боб.

Дорлах быстро повесил трубку. Он прислонился к стене и вырвал телефонный шнур из розетки. Еще одного звонка Боба он бы не вынес.

«Я отвезу его к жене, – подумал он, и безотчетный страх передначавшимся днем подкрался к нему. – Он увидит ее в морге судебно-медицинского института Дюссельдорфа. В цинковом гробу. Замороженной. Как он вынесет это зрелище?»

Поездка в Дюссельдорф прошла почти молча. Боб Баррайс сидел нахохлившись на своем сиденье – небритый, с ввалившимися глазами, растрепанными волосами, жалкая тень той элегантности, которая создала ему славу мужчины, сошедшего со страниц модного журнала. Когда доктор Дорлах заехал за ним в пивную «Толстый Отто» напротив рынка, Боб сидел у стойки перед целой батареей стаканов. Рыночные грузчики, в основном крепкие парни сурового нрава, играючи поднимавшие многопудовые мешки и таскавшие ящики, как будто это наполненные бумажными обрезками коробки, сидели обособленно от Боба с другой стороны стойки за несколькими отдраенными до блеска столами. Они пили свою рюмку пшеничной водки и кружку пльзенского пива и исподтишка наблюдали за явно измученным чужаком. Никто не заговаривал с Бобом, люди чувствовали, что в пивную случайно затесался необычный гость, которому лучше не становиться поперек дороги.