Уилбур Смит - Триумф солнца

Пенрод смотрел на обезьянье личико Лалы потемневшими от ужаса глазами, не в силах вымолвить слова. Из сорванного скальпа сочилась кровь, исчезая за пустыми глазницами. Мучители выжгли ей глаза раскаленным металлическим прутом.

– Лала! – едва слышно выдохнул Пенрод. – Что они с тобой сделали?

Она узнала его голос и повернулась. От этого движения струйки крови потекли по щекам на землю.

– Мой господин, – прохрипела она, – я ничего им не сказала… – Она упала лицом в пыль и застыла, не подняв головы даже когда аггагиры стали дергать ее за поводок.

– Абадан Риджи, мой преданный аггагир, искусно владеющий мечом, – обратился к Пенроду Осман Аталан, – избавь это несчастное существо от дальнейших страданий.

Во дворе воцарилась мертвая тишина, и все гости повернулись к Пенроду, не понимая смысла происходящего, но чувствуя приближение драматической развязки.

– Убей ее ради меня! – настойчиво повторил Осман.

– Лала! – прошептал Пенрод дрогнувшим голосом.

Она услышала и повернула изуродованную голову, слепо уставившись на него.

– Мой господин, – едва слышно произнесла она окровавленными, распухшими от побоев губами, – сделайте это ради моей любви к вам. Избавьте от этих мучений, потому что у меня больше нет сил выносить их.

Пенрод замер на мгновение, потом решительно выхватил из ножен меч и поднял над головой.

– Я буду всегда любить тебя, – сказал он, резким ударом отрубил ей голову, потом наступил одной ногой на лезвие меча и сильным движением переломил на две части.

– Скажи мне, Абадан Риджи, – едко усмехнулся Осман Аталан, – неужели я вижу в твоих глазах слезы? Почему ты ревешь как баба?

– Да, это действительно слезы, всемогущий Аталан, но я плачу, предвкушая ту страшную смерть, которая непременно тебя настигнет. Она будет ужасной.

– С помощью этого существа, – обратился Осман Аталан к своим гостям, – Абадан Риджи хотел сбежать из Омдурмана. Принесите сюда шеббу и повесьте ему на шею.

Шебба предназначалась для острастки и наказания непокорных рабов, а также для того, чтобы они не могли сбежать. Это было тяжелое ярмо в форме буквы Y, вырезанное из ствола акации. Заключенного раздевали донага, чтобы еще больше унизить, просовывали голову в рогатину и крепко привязывали с другой стороны. Толстый ствол рогатины свисал перед несчастным, ограничивая свободу передвижений. Чтобы сделать несколько шагов, приходилось держать ствол в горизонтальном положении, что было нелегко даже для очень крепкого человека. Именно такая участь ждала Пенрода после приговора Османа. Его руки привязали к стволу, и он не мог не только ходить, но и есть, пить или справлять естественную нужду. Едва он опускал руки, рогатина начинала давить на шею грозя сломать ее в два счета. При этом нельзя было ни лежать, ни сидеть, а чтобы немного отдохнуть или поспать, приходилось садиться на корточки, выставив впереди себя тяжелый ствол. С большим трудом он делал пару шагов, после чего рогатина сдавливала шею, и он снова опускался на землю.

Пока Пенрод сидел на корточках посреди двора, праздник продолжался, а потом аггагиры отвели его в самый дальний угол, причем Муман Дигни стегал его кнутом, как вьючное животное. С этого момента он не ел и не пил, и никто не собирался ни кормить, ни поить его. Более того, он не мог уснуть, поскольку шебба доставляла такую боль, что это было практически невозможно. Она была слишком большой, слишком тяжелой и слишком длинной, чтобы оставить хоть малейший шанс на выживание. Он не мог вернуться в свою комнату и продолжал сидеть на корточках, уже не рассчитывая на помощь. К концу третьего дня он перестал ощущать руки, а шея потемнела и покрылась синими пятнами. С большим трудом он перемещался по территории двора, спасаясь от палящих лучей солнца, но жара все равно доставала его даже в самых дальних углах. Его голое тело покраснело и блестело от пота, а язык распух, словно влажная мочалка, и с трудом помещался во рту.

Наутро четвертого дня он настолько ослаб, что стал терять чувство реальности и готов был в любую минуту рухнуть на землю без сознания. Ему казалось, что у него высохли не только губы, но и глаза. Последняя надежда умерла, поскольку помощи извне не было, да и быть не могло. Тяжело опустившись на колени в самом дальнем углу двора, он вдруг услышал громкие голоса аггагиров, оживленно споривших, как долго он может еще протянуть в таком состоянии. Потом неожиданно наступила тишина, и он удивленно открыл глаза, решив, что начались галлюцинации.