Мор Йокаи - Похождения авантюриста Гуго фон Хабенихта

Живодер заметил меня:

— Эй, господин солдат, не хотите ли заполучить стружку с гробовой доски? Много силы в такой стружке. Щепка с гроба самоубийцы от молнии охраняет.

Я вздохнул:

— Дай лучше гвоздь, он молнию притягивает. Мне это куда нужнее.

Живодер и тут не растерялся.

— Гробовой гвоздь дешевле талера не отдам.

Я протянул талер — единственное мое достояние. Гробовой гвоздь — выходит, я сам его сковал. Он мне и отцовское наследство, и благоприобретенная собственность.

Впоследствии, как только представилась возможность, я сделал из него кольцо и до сих пор ношу на указательном пальце правой руки.

(— Да, подобное наказание за твои преступления похуже колеса, — с чувством сказал князь и вынул носовой платок. Комментарии советника угасли в звучном сморкании, коим серениссимус выразил свое волнение.)

Без гроша очутился я на белом свете, и бедность не угнетала меня. Я чувствовал себя будто новорожденный: воплощенное «никто» и «ничто»! И все же мне было лучше, чем брошенному на произвол судьбы младенцу: не надо учиться ходить и разговаривать, не надо полагаться на чужие заботы.

Оставаться на немецкой земле я не хотел. Но выбор у меня был не велик: либо предаться в руки порядочных людей, дабы они утолили свою жажду законности и снесли мне голову; либо опять завербоваться наемником под разбойничье знамя очередного вожака и самому головы рубить. Ни то, ни другое меня не прельщало.

После долгих странствий и мытарств обуяла меня страсть по тихой, мирной гавани. План я обмозговал: одно из главных занятий жителей Андернаха — сбор плотов на Голландию. Отсюда сплавляли по Рейну много бревен, которые голландцы использовали для постройки кораблей и дамб. На один такой плот я нанялся гребцом. За работу платили тридцать грошей в день, давали хлеб, сыр, вяленую рыбу и кувшин пива — все отменного качества. Я свое пиво не пил, а продавал за три гроша постоянно страждущему соседу. Сам же отныне пил только воду.

Когда при сильном ветре плот прибивало к берегу и гребцы проклинали тяжкие свои усилия, я напоминал, что не к лицу доброму христианину гневливое сквернословие. Когда они в часы безделья собирались в кружок, играли в кости и зазывали меня, отвечал я девятой заповедью: не пожелай добра ближнего своего. Насмешки остальных гребцов привлекли внимание хозяина:

— Чудной ты малый! Не пьешь, в кости не играешь, не ругаешься. Ты, видать, чертовски добродетельный парень. И я, пожалуй, возьму за тебя в Нимвегене втрое больше, чем за любого из этой мерзкой братии.

— Вы собираетесь нас продать в Нимвегене? — удивился я до крайности.

— А что прикажешь делать? Вас всех, сколько ни есть, плот несет по течению. Ну, а против течения? На горбу своем, что ли, всю шайку тащить? Не волнуйся, на берегу уже поджидают перекупщики: один плот возьмет, другой гребцов. Поштучно. Половину суммы беру себе, половину отдаю гребцу.

— И что там делают с этими людьми?

— Надо думать, в мясорубку на колбасу не швыряют. Голландцы любят корабельное мастерство, но сами идут в капитаны или рулевые. Любят и военное дело, но служить хотят лишь командирами да комендантами. А в матросы или солдаты любой другой сгодится, в особенности простаки-иноземцы, только хорошие деньги посули. Голландцы всегда так. Скажешь им, что тебе по душе: паруса натягивать или грязь сапогами месить.

— Скажу честно, хозяин, ибо заклялся лгать и говорю одну правду. Не хочу в солдаты. Много я крови пролил, грех на душе лежит. Пойду в море, буду себе на волнах качаться.

— Ну и олух! На море в самую войну и вкачаешься. Голландцы ведут войну на море. На суше зачем они солдат держат? Только если крепость какую-нибудь взять измором и голодом. Драки они ох как не любят. Порядок, трезвость, благочестие — вот добродетели голландского солдата. Черт меня удави, если ты через год в капралы не выйдешь! Кем ты до сих пор служил?

— Констаблером у канониров.

— Ну и ладно. У них тоже будешь констаблером.

— А что делать артиллеристу у голландцев, если они по врагам из пушек не стреляют?

— Много чего делать. По воскресеньям голландцы любят фейерверки и даже в обычные дни ракеты пускают.

И записали меня констаблером в городе Нимвегене. Заплатили за мою шкуру шестьдесят талеров — половина моя.

Жилось здесь тихо и спокойно: ни пирушек, ни пьяных скандалов, захмелевшие студенты не гонялись за женами горожан. Никаких потасовок меж солдатами и штатскими, напротив: по воскресеньям все вместе ходили в церковь, а вечером собирались в пивных заведениях. Солдатам даже разрешалось брать в свободное время поденную работу, так как весь город Нимвеген и его окрестности представляли из себя большую тюльпановую плантацию: луковицы тюльпанов занимали серьезную долю в торговых оборотах. Известно, что не только в европейских странах, но и в Турции вполне могли пережить гибель или порчу разных видов растений, лишь бы имелись в наличии луковицы голландских тюльпанов. Я не хочу сказать, что гвоздики, например, менее необходимы в жизни, однако преимущество всегда оставалось за тюльпанами. Цветок сей ценился в четверик зерна, при этом сохранялась иерархия согласно колориту лепестков: были среди тюльпанов герцоги и князья, которые оказывались по карману лишь султанам и королям.