Норман Льюис - Вулканы над нами

— Боюсь, что этого не предвидится. Тихой гавани, во всяком случае. И я не такой олух, чтобы поверить, будто они отдадут мне мою финка раньше, чем выжмут из меня все, что им потребуется…

Я замолчал, потому что Кранц больше не слушал меня. Шорох в соседней комнате становился все отчетливее, и наконец послышалось женское покашливание, мелодичное, но настойчивое. Я понял, что мне нужно уйти, и поднялся.

— Так скоро, Дэвид? Ты ведь и минуты не посидел. Давай условимся, когда ты придешь.

— Мой доклад, — напомнил я. — Ты обещал посмотреть его.

— Разумеется, как же иначе. Слушай, у меня идея. Ты вечером свободен? Да? Отлично.

Давай пойдем куда-нибудь, немного развлечемся и кстати потолкуем. А я пока что прочитаю твой доклад. Значит, до вечера. Часам к десяти тебя устроит?

— Вполне. Я заеду за тобой.

— Отлично. Мы поищем какое-нибудь тихое местечко. Может быть, немного музыки?.. А? — Он замялся. — Ты не возражаешь, если я приглашу одну даму?

— Нисколько.

— Если ты захочешь тоже прийти с дамой, будет очень мило.

— У меня сейчас нет дамы, — сказал я.

Дама Кранца оказалась ослепительной большеглазой мулаткой из Ливингстона. Ливингстон — город на Атлантическом побережье, где живет большинство гватемальских негров. Она была обернута в кусок золотой парчи — наряд певички из негритянского джаза — и ритмично покачивалась под тихий перезвон своих побрякушек, словно танцуя все время с невидимым партнером. Английскому языку в Ливингстоне учатся по кинофильмам, и Анета называла и Кранца и меня «бэби». Мы сели в такси и поехали в «Эль Галлито». Когда Анета на минутку отошла, Кранц, оглядевшись, не слышит ли его кто, сказал мне хриплым шепотом:

— У нее примесь негритянской крови.

На его лице отразилось что-то похожее на волнение, и он добавил:

— Бедняжке сильно не повезло.

Бедняжка вернулась к нам вся в золотистом сиянии. Она держалась так, словно шла во главе процессии. Когда кто-нибудь оборачивался, чтобы посмотреть на нее, Анета отвечала сияющей улыбкой. Я стал разглядывать ее внимательно. У нее были такие огромные глаза, что для всего остального на лице почти не оставалось места. В ушах были серьги из слоновой кости величиной с запястье. Я часто замечал, что авантюристы, вроде Кранца, ищут женщин экзотических до самой крайности; так плантаторы на Юге, избалованные пряной едой, прибегают ко все более и более жгучим соусам.

Анета была лично знакома со всеми кельнерами; оркестрантов же звала просто по имени.

Каждого она награждала сияющей улыбкой.

Я подумал, что, наверное, она раньше работала в одном из таких кабаре. Когда Кранц пошел с ней танцевать, его представительность — природная у большинства крупных медлительных мужчин — пропала без следа. Он неуклюже переступал ногами, как ученый медведь, боязливо прислушивающийся к команде дрессировщика. Он был без пиджака, рубашка взмокла у него на спине и под мышками.

С вялым, почти бессмысленным выражением на лице, он вел в танце свою даму, а она, бросая в зал призывные взгляды, отбивала перламутровыми ноготками такт на его красно-бурой шее. Меланхолические музыканты, игравшие на гигантской маримбе, — их было не менее дюжины — вдруг перешли на сан, неистовую, опьяняющую индейскую вариацию пасодобла . Кранц все чаще сбивался с ноги, и Анета легким движением плеча снова вводила его в ритм танца. Под ее кофейно-смуглой кожей таились стальные мускулы. Оркестр оборвал мелодию последним сокрушительным ударом колотушек, и Кранц вернулся со своей дамой к столику. Он повалился в кресло, глаза у него покраснели, лицо лоснилось от пота. Торопливо проведя рукой по волосам, он прикрыл проплешину над левым ухом. Оркестранты снова вооружились колотушками, послышался первый глухой удар, и Анета протянула мне свою прелестную бронзовую руку. Я засмеялся и отрицательно покачал головой. Прежде чем Кранц успел овладеть положением, возле столика вырос элегантный смуглый юноша и увлек Анету за собой.

Кранц проводил ее унылым взглядом, и она пропала в людском водовороте. Жалобным голосом он заказал двойную порцию виски. Я прихлебывал свое виски с содовой. Мне показалось, что Кранц ревнует. Он оторвал тоскующий взор от танцоров.

— Я прочитал твой доклад, дружище. Прости меня, но ты все-таки спятил. Je ne te com prends pas. Нельзя же делать из мухи слона.

— Я не считаю, что делаю из мухи слона.

— Нельзя исходить из одних только местных интересов. Теряется общая перспектива.